Эффи/Хеймитч. Розовые очки.

Фандом: Голодные Игры
На заявку: Эффи/Хеймитч. Эффи фанатка Хеймитча со времен Квартальной бойни
Герои: Пит, Гейл
Рейтинг: Pg
Размер: драббл

390 слов

Разочарование ядом просочилось в тело, впиталось, как наилучший капитолийский крем для кожи и разъело прекрасный образ Хеймитча, хранившийся в сердце.
Эффи никак не может понять, как она — прекрасная, умная, целеустремлённая, многообещающая Эффи Тринкет — умудрилась спустить в трубу свою карьеру ради пьяницы-победителя из Двенадцатого Дистрикта.
Как-она-могла?!
Эффи прекрасно помнила свои розовые очки, сквозь которые смотрела юбилейные Игры и отчаянно переживала за красивого парня из самого бедного Дистрикта. Хеймитч был силён, прекрасен и умён. Хемитч умудрился выиграть Игры, а она умудрилась совершить самую большую глупость в своей жизни.
Первый год, когда Эффи стала сопроводительницей, был ещё ничего: сама она продолжала носить розовые стёклышки, а Хеймитч проявлял тот необходимый минимум уважения, чтобы она продолжала его обожать. Но уже через год Эффи поняла, почему десять предыдущих сопроводительниц так быстро сложили свои полномочия и напоследок сказали пару ласковых Эбернетти.
Хеймитч пил, смотрел на неё мутным взглядом, лапал и, зажимая в углу, рассказывал, каково это — убивать; или, нервно и зло смеясь, предлагал делать ставки на то, сколько продержится очередная парочка трибутов из его Дистрикта. Поначалу Эффи сжимала губы, протирала розовые очки и пыталась поговорить с Хеймитчем, обещая, что ему станет легче. Через некоторое время она перестала протирать очки, хотя и продолжала верить, что на её чувство всё же ответят, и она станет тем самым лучом света, который спасает из непроглядной тьмы…
А потом Эффи Тринкет начала презирать пьяницу-ментора и корить себя за столь необдуманный шаг. Её жизнь — жизнь красивой, умной, целеустремлённой женщины — на глазах разваливалась и превращалась в грязь и алкогольную блевотину.

Эффи уже давно потеряла розовые очки и мало на что надеется: Двенадцатый Дистрикт слишком скуп на героев и борцов, чтобы на её памяти появился ещё хоть один. И единственное, что ей остаётся — в тысячный раз пересматривать юбилейные Игры и пытаться понять, что же так сильно привлекло её в Победителе, что она собственными руками уничтожила себя.

Семьдесят Четвёртые Голодные Игры войдут в историю, в этом Эффи уверена на сто процентов. Наконец-то и в её убогом Дистрикте появились настоящие бойцы. Они прекрасно держатся на Арене уже много дней, и Эффи не сомневается, что один из них станет новым Победителем. Во многом благодаря Хеймитчу, который, на удивление всех, не прикасается к бутылке и всё время посвящает общению со спонсорами. Эффи так воодушевлена, что помогает ему всеми силами и даже слышит редкое, но щедрое «спасибо» из его уст.
Кажется, в складках платья Эффи вновь находит свои розовые очки.

@темы: драббл, от G до PG-13, Голодные Игры, гет

---

Фандом: Голодные Игры
На заявку: Пит|Гейл. "Я бы не выбирал"
Герои: Пит, Гейл
Рейтинг: Pg
Размер: драббл

665 слов

Кажется, что всё это было дурным сном. Бомбы, смерти тысяч людей, суды, нелепые решения, принятые на пепелище прежних законов, вся эта чёртова Революция, охватившая каждого жителя Панема, оставившая след на каждой травинке и каждом камне страны. Откровенно говоря, Пит вообще не понимает, почему он-то ещё жив? И совсем уж честно говоря, он молился, чтобы его случайно пристрелили в Капитолии. Но не повезло, что уж тут ещё говорить.
С улицы, через нараспашку открытое окно, слышится уличный шум: крики людей («Эй, клади его туда, здесь и так уже слишком много трупов!», «Как жаль их, прекрасная была семья, такие весёлые всегда…», «Есть прикурить?»), громыхание повозок и ни с чем не спутываемый звук вскапывания ещё подмёрзшей после зимы земли. А ещё доносится запах. Запах пепла, сгоревших досок, оплавившихся волос и обожженных тел. Пита тошнит, но он специально не закрывает створки — так хоть что-то напоминает ему, что он ещё существует. Доктор Аурелиус явно поторопился, выпустив его из больницы, но Пит всегда умел отлично играть на публику. Ему надо было вернуться в Шлак, увидеть, что осталось от его прошлой жизни. Жизни, когда он подглядывал за Китнисс, когда пёк кексы, даже когда вернулся после Семьдесят Четвёртых Голодных Игр (тогда он ещё думал, что всё может быть хорошо).
Но Дистрикт изменился.
Пит тоже.
Он сидит перед распахнутым окном, смотрит на телеги, полные тел, и не может заставить себя дойти до соседнего дома. К Китнисс Эвердин, его вечной любви и вечному проклятью. Он вернулся лишь ради неё, он жил лишь ради неё, но… но он до сих пор боится.
Боится, что при встрече снова захочет её придушить, а рядом не будет никого.
Боится, что она не захочет его видеть.
Боится, что тешил себя ложными надеждами, и Китнисс так и продолжает играть любовь, как и в первый год.
Боится, боится… Это разрывает его на части. Поэтому Пит продолжает сидеть у распахнутого окна и наблюдать за трупами людей, которых когда-то знал. Знал ведь?
— Мелларк.
Пит даже вздрагивает от тяжёлого, густого, пропитанного еле сдерживаемым раздражением, голоса Гейла Хотторна. Пит не оборачивается и, дождавшись, пока Гейл пройдёт в комнату и остановится напротив, едва кивает в ответ. Гейл не вызывает никаких эмоций, вообще никаких, будто это всего лишь очередное тело за окном.
— Я думал, по приезду ты сразу побежишь… к ней, — Гейл отводит взгляд и облокачивается на подоконник. Убирает руки в карманы, видно не зная, чем их занять. Он выглядит измученным и побитым, как бродячая собака, где-то внутри Пита на долю секунды даже шевелится жалость.
— Как видишь, ты был не прав.
Гейл качает головой.
— Пит… я, — Гейл сбивается и молчит несколько секунд. Пит тоже молчит, рассматривает длинный тонкий шрам на его шее, обожженное пятно на скуле и жёлтый синяк под глазом. — Я не могу к ней идти.
— Не можешь, — подтверждает Пит, перемещая взгляд на забинтованную руку.
— Слушай, я очень её люблю.
— Я тоже.
— Я знаю.
Пит позволяет себя едва заметную улыбку и, наконец-то, смотрит Гейлу прямо в глаза.
— Ты сделал свой выбор. Ещё два года назад, на Жатве, когда назвали наши с ней имена.
Гейл хмурится и сильно сжимает челюсти.
— А что бы ты сделал на моём месте? У меня семья, малень...
— Я бы не выбирал, — тихо, но настойчиво перебивает его Пит. — И я просто пошёл за ней и делал всё, чтобы вытащить её живую.
— У тебя это прекрасно получилось, — горько, язвительно говорит Гейл и отворачивается к открытому окну. — Скажи ей, что мне очень жаль. Пожалуйста. Я… чёрт возьми, я не вынесу, если буду знать, что она ненавидит меня.
— Она не ненавидит.
— Ты-то откуда можешь знать? — Гейл становится в пол-оборота, но на Пита смотреть всё ещё не решается.
— Потому что я знаю Китнисс, — ответ простой, но Гейл прикрывает глаза, будто от сильной боли. — Я передам.
— Спасибо.
Гейл, не прощаясь, не пожимая руку, даже не смотря на Пита, уходит, но останавливается на пороге, словно решаясь на что-то.
— Пит, — в спинку кресла зовёт он. — На опушке леса, если пройти чуть южнее растёт несколько кустов дикой примулы.
Гейл уходит.
Из распахнутого окна продолжает тянуть сладковатым запахом горелой плоти и едва пробивающимся ароматом только-только зарождающейся ранней весны. Уже очень скоро появятся первые одуванчики.

@темы: драббл, от G до PG-13, Голодные Игры, джен

---

Фандом: Голодные Игры
На заявку: Гейл/Китнисс, "Ты меня выжигаешь."
Герои: Китнисс, Гейл
Рейтинг: Pg
Размер: драббл

~400 слов

Гейл возвращается в Двенадцатый Дистрикт через пару месяцев. Смотрит устало, чуть угрюмо, но с такой надеждой в глазах, что Китнисс не может сдержать дрожь в теле.
— Привет, — еле слышно шепчет она.
— Привет, — с явным облегчением. — Как ты?
Китнисс разводит руками по сторонам, захватывая сразу всё: пустые комнаты, занавешенные зеркала, въевшийся запах влажной пыли и земли, гору разбитой посуды, которую она запрещает убирать, и выдранный из стены телефон.
— Живу.
Гейл кивает и, протягивая руку, осторожно убирает у Китнисс выбившуюся прядь волос за ухо. Китнисс на мгновение прикрывает глаза и прижимается щекой к его ладони. Но сразу же резко отступает на пару шагов назад и скрещивает руки на груди. Смахивает с глаз наворачивающиеся глупые слёзы.
— А ты как?
Китнисс ненавидит сейчас себя, ненавидит Гейла, ненавидит всё, что их разлучило и заставило быть такими чужими. Она смотрит на мужчину напротив и не узнает мальчика, с которым когда-то познакомилась и которого целовала. Она хочет разглядеть его в тёмно-серых глазах, поцарапанных руках и чётко очерченных губах, но нет. Перед ней стоит кто-то совсем ей чужой.
— Китнисс, я скучал по тебе.
— Я тоже, наверное, скучала. Сейчас уже нет, — говорит и смотрит куда-то в пол. Добавляет несколько раздражённо, будто злясь на себя: — Извини.
Гейл выглядит оглушённым. Он ожидал чего-то подобного, но и представить себе не мог, что его встретят настолько отчуждённо.
— Нам надо поговорить.
— Не о чем, — качает головой Китнисс и отступает ещё дальше в комнату.
— Кискис… — еле слышно произносит Гейл.
Китнисс всхлипывает и уже не может сдержать слёз. Они катятся градом, вычерчивая на щеках затейливые линии, и капают с подбородка. Гейл в одно мгновение пересекает разделяющее их расстояние и целует её настойчиво, почти требовательно. Китнисс кажется, будто в незаживающую рану в груди кто-то залезает пальцами и начинает в ней ковыряться. Грубо, собственечески. Но она не отталкивает Гейла, словно ей не хватает сил.
Гейл отрывается от её губ и сильно жмурится, понимая, что не имел права так поступать. Он осторожно обнимает её и смотрит прямо в заплаканные глаза.
— Почему всё так?..
— Ты меня выжигаешь, Гейл, — еле выговаривает Китнисс, облизывая дрожащие губы.
— Это ведь ты у нас Огненная Китнисс, — пытается пошутить Гейл, стирая пальцами мокрые дорожки с её щёк.
Китнисс качает головой.
— Была, Гейл. Есть такое хорошее слово: «была». Мой огонь забрали до капли и раздали всему миру, каждому желающему, не оставив мне даже маленького уголька. Понимаешь? Я пустая оболочка, которую ты выжигаешь изнутри.
Гейл отшатывается от неё с таким искажённым от боли лицом, что Китнисс на сотую долю секунды чувствует горечь от собственных слов, их неправильность сейчас. Но понимает: будь её воля, она бы повторила всё сказанное до последнего слова. Врать Гейлу она не могла никогда.
— Прости меня. Прости, — еле выговаривает Гейл и пятится к выходу.
Китнисс слабо кивает. Обязательно простит. Когда-нибудь.

@темы: драббл, от G до PG-13, Голодные Игры, гет

---

Фандом: Таня Гроттер
На заявку: Жанна/Лена. Пост-канон. "Завтра моя свадьба. - "Завтра наступит завтра".
Герои: Жанна, Лена
Рейтинг: PG
Размер: драббл

~300 слов

У Лены сейчас длинные светло-русые волосы, как у русских красавиц. Жанна совершенно случайно наткнулась на книгу русских народных сказок и совершенно не случайно прочитала взахлёб все. Влюбиться в царевича или быть спасённой ей так и не захотелось, но вот в роли всех царевишн почему-то всегда представлялась только Ленка.
Жанна медленно водит щёткой по волосам подруги, то собирая их в хвост, то давая свободно рассыпаться по плечам. Сама Лена, подперев подбородок рукой, читает очередную книгу, что-то связанное с древними обрядами — Жанна не вникала.
Ленка так и не ответила, почему поменяла цвет волос на натуральный. Но Жанна почти уверена: из-за них. Родственников Шурасика; чтобы произвести на тех хорошее впечатление. Забавно, что они подумают, когда узнают, что Ленка — некромаг. Хотя… им вряд ли кто скажет, а Ленка — при всей серьёзности и тёмной сущности — до нелепости сердобольная.
Жанна отвлекается от мыслей, когда Лена перехватывает её свободную руку и прижимает к своей щеке. Оказывается, она уже давно не читает, а внимательно смотрит на неё в зеркало. Во взгляде ничего не прочесть, Жанну это немного коробит.
— Завтра моя свадьба, — будто напоминая самой себе, говорит Лена и всего на мгновение прикрывает глаза. Когда открывает — Жанна всё понимает.
— Завтра наступит завтра. У нас ещё маленькая вечность впереди. Мы даже успеем дважды перекрасить тебе волосы, — она ухмыляется.
Ленка не улыбается, она умеет ценить время и тратить его на окрашивание волос уж точно не станет. Ещё она точно знает, что любая вечность имеет конец, а их — так особенно.
Жанна крепко прижимает к себе подругу и вдыхает лёгкий аромат её кожи. Уже завтра она будет пахнуть по-другому. И жить по-другому. Как ему надо будет. Потому что при всей своей тёмной сущности, у Ленки удивительно-любящее сердце.

@темы: драббл, Страсти по Емцу, от G до PG-13, джен, Таня Гроттер

---

Фандом: Голодные Игры
На заявку: Марвел/Диадема. На песню Сплин - Выхода нет.
Герои: Марвел, Диадема
Рейтинг: Pg-13
Размер: драббл
Примечание: не очень люблю таких второстепенных героев, пожалуй, это первая и одна из последних попыток что-то про них писать.



Между ними нет даже толики любви.
Об этом думает и Марвел и Диадема, в ночь перед Голодными Играми, когда трахаются в спальне. Хватаются друг за друга, перекатываются по кровати, царапаются и хрипят. Борьба, попытка доказать, кто из них сильнее и лучше, кто больше достоин победы.
— Какое же это всё дерьмо, — говорит Марвел, пялясь в потолок.
— Что именно?
— Это, — он невесомо обводит подбородком комнату. — Я с трёх лет мечтал попасть на Игры, а теперь…
— Струсил? — ехидно кидает Диадема и, рывком поднявшись, начинает собирать по полу свои вещи.
Марвел смотрит на Диадему и думает, что она достойна своего имени: среднего роста с длинными светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами. Совершенно не смущается своей наготы, она носит своё тело, как некоторые носят одежду: что-то переходящее, что всегда можно заменить на нечто менее обременительное и вызывающее. Это в ней особенно цепляет. Марвелл думает, что, таким как она, место на троне какой-нибудь неизведанной страны, чтобы командовать народами и порождать восхищение окружающих одной лишь своей улыбкой и взмахом руки.
— Нет, конечно. Просто представлял себе всё по-другому.
— Бывает. Меньше думай с завтрашнего дня, а больше действуй. Не хватало ещё проиграть этой выскочке из Двенадцатого.
— Я о ней даже не вспоминаю. Так, очередная пешка, которую приятно будет убить. Спорю, она не доживёт даже до второго утра.
Диадема устало опускается на кровать, будто из неё в мгновение ока выходит вся жизнь. Лицо приобретает хищное выражение, в уголках губ заседает тревога, глаза потухают, будто лёд из них в мгновение ока растаял. Она поворачивается к Марвелу.
— Я её… опасаюсь. У меня очень плохое предчувствие, будто я вся горю, жжёт пальцы, я почти физически ощущаю, как у меня раздувается всё тело.
Марвелу хочется съязвить, что, может, это секс с ним так на неё повлиял, но он молчит. На долю секунды ему даже становится её жаль.
— Иди лучше отоспись, завтра тяжёлый день.
— Да ну, — саркастично приподнимает брови Диадема, быстро отходя от угнетённого состояния. — И, Марвел, надеюсь, ты не принял слишком близко к сердцу то, что только что произошло, — она кивнула на кровать.
— Конечно, нет, нам просто надо было расслабиться.
— Отлично, — Диадема затягивает волосы в хвост. — Потому что помни: я убью тебя. Если это, конечно, потребуется. Другого выхода нет.
Марвел громко смеётся и салютирует.
— Выхода нет, — серьёзно повторяет за ней Марвел в закрытую дверь.

Между ними нет даже обычной симпатии.
Об этом думает и Марвел и Диадема, когда делают вид, что спят у Рога Изобилия. Каждый прижимает к себе оружие, ожидая чего угодно от соперников-союзников. У Диадемы чешется всё тело, будто она попала в рой муравьёв; плохие предзнаменования не отпускают её ни на секунду. Она украдкой рассматривает Марвелла: высокий, худой, явно неудобно съежившийся в спальнике. Диадема вспоминает парочку из Двенадцатого и внезапно чувствует обжигающую ревность и горечь. Впервые в жизни ей обидно, что она так и не влюбилась в кого-то по-настоящему. Она смотрит на Марвела и пытается представить их вместе: как он ловит её руку и переплетает их пальцы, как нежно водит ладонью по щеке и шепчет глупее нежности.
Диадема злится на себя и пытается выкинуть нелепые мысли из головы. Правда в том, что она ничего не чувствует к Марвелу: конечно, кроме желания убить при необходимости.
— Думаешь, как лучше всадить в меня кинжал? — ухмыляется Марвелл, и Диадема краснеет.
— Вспоминаю, как вчера ночью ты кричал: «ещё детка!».
— Ну-ну. Хочешь повторить?
— И не мечтай. Тут везде камеры.
— Тебя это смущает?
Диадема злится на себя. Отворачивается от Марвела, хотя понимает, что рискует сейчас жизнью, выпуская того из поля зрения. Она не успевает среагировать, когда её шеи касается острие ножа, и лишь сдавлено охает.
— Что ты, чёрт подери, делаешь? — зло шипит она, но не шевелится, боясь спровоцировать.
— Доказываю, что могу убить тебя в любую секунду, — он убирает нож и язвительно хмыкает. — Не понимаю, как ты умудрилась набрать так много баллов на индивидуальных просмотрах.
— Ублюдок.
— Как скажешь.
— Мы могли бы всех победить, объединившись.
— А мы что сделали? — Марвелл обводит взглядом ещё нескольких трибутов, спящих неподалёку. — Мы объединились и мы побеждаем.
Диадема качает головой.
— Я не то имела ввиду, и ты меня прекрасно понимаешь.
— Да, понимаю, но не вижу в этом смысла. Выхода нет, Диадема, мы поубиваем друг друга на этой поляне, а победит… сильнейший. Это правила Голодных Игр, и они непреложны.
— Выхода нет, — повторяет за ним Диадема и ёжится. Внезапно она вспоминает, как в детстве мечтала уплыть на корабле на необитаемые континенты и быть принцессой.
Но, видно, не всем мечтам суждено сбываться.
— Какое же всё это дерьмо, — тихо говорит Диадема и начинает точить нож.
Марвел прав — единственное, на что они способны в Арене: выжить любой ценой, и плевать на остальных. Порочный круг с кровавым началом и победоносным концом.

@темы: драббл, от G до PG-13, Голодные Игры, гет

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Fake

Фандом: Голодные игры
Написано на Фандомную битву 2012 для команды Fandom The Hunger Games
Рейтинг: Pg-13
Размер: полумиди
Герои: Пит, Китнисс, трибуты и персонажи 74 Голодных Игр
Краткое содержание: Семьдесят четвёртые Голодные Игры, Пит Мелларк на всю страну признаётся в любви Китнисс, Пит Мелларк всеми силами помогает Китнисс на Арене... а что если Пит Мелларк всего лишь хочет выжить любым путём?
Примечание1: попытка альтернативно взглянуть на события 74ГИ, потому что многим показалось, что Пит лелеял собственные планы, а не помогал Китнисс.
Примечание2: спасибо огромное  Мантихор, которая заставила это дописать.

She looks like the real thing
She tastes like the real thing
My fake plastic love
But I can't help the feeling
I could blow through the ceiling
If I just turn and run
And it wears me out.
Fake Plastic Trees (Radiohead)


Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?
Евангелие от Матфея, 6.23

~7000 слов

Вы вряд ли можете себе представить, каково это — ожидать смерть. Когда есть всего крохотный шанс снова вернуться когда-нибудь домой, увидеть знакомых и родных. Но ты хватаешься за эту возможность зубами, всем своим естеством пытаясь удержаться на поверхности; и в такие моменты способен идти по головам, даже не замечая этого, если надо — покалечить, если требуется — убить. А теперь только вообразите, что этот момент длится даже не часы или дни, а недели. Это выматывает и ломает не хуже любых пыток. И, будь ты хоть трижды прославленный герой и благородная душа, жить-то хочется.

Моя битва за выживание начинается в тот момент, когда я слышу своё имя — «Пит Мелларк!» — из уст Эффи Тринкет на Жатве перед семьдесят четвёртыми Голодными Играми.


***

Солнце светит прямо в глаза, и мне приходится несколько секунд быстро моргать, чтобы восстановить зрение.

— Леди и джентльмены, семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми! — шепчу я, вторя словам Клавдия Темплсмита.

Я быстро осматриваю остальных трибутов, выцепляя Китнисс. Мне интересно, она побежит к лесу, как нас учил Хеймитч, или же ослушается и ринется в ожидаемое кровавое побоище в надежде добыть для себя что-то полезное? Расстояние между нами довольно большое, но я замечаю, что она не сводит глаз с Рога Изобилия, видимо отыскав там нечто нужное. Ещё раз осматриваю кучу — в очередной раз понимаю, что туда я точно не полезу — так и есть, прямо напротив Китнисс лежат лук и стрелы. Лежат так вызывающе и маняще, что сомневаться не приходится: они там специально для неё. Я снова перевожу взгляд на Китнисс, пытаясь разгадать, что она предпримет.

— … пять! Четыре! Три… — Слышу я и мгновенно выныриваю из своих мыслей.

Надо же! Целую минуту разглядывал Китнисс — соперницу! — вместо того, чтобы найти себе что-то полезное на поле, за что не придётся драться. Я качаю головой, окончательно избавляясь от раздумий о Китнисс, и в это же мгновение слышу гонг.

Меньше, чем через пять секунд я слышу первый крик. Он впивается в меня, как каракатица. До этой минуты я слышал, как кричат умирающие лишь по телевизору, но никогда не мог и представить, что это настолько невыносимо. Я пытаюсь не думать об этом, но, мне кажется, проходит всего несколько мгновений, как вся поляна вокруг Рога изобилия наполняется стонами, мольбами о пощаде и визгами. Единственное, что я знаю точно — я хочу жить, хочу так сильно, как никогда прежде. Схватив первый попавшийся рюкзак, я мчусь в лес, с отчаянием понимая, что любой метко пущенный мне в спину нож отправит меня на тот свет.

Удача явно не на моей стороне. Не добежав пары футов до кромки деревьев, я чувствую острую боль в ноге. Не удержавшись, падаю. Резко поворачиваюсь, готовый отразить последующие возможные удары, но рядом никого не вижу. Видимо, нож в меня метнули по инерции, и добивать не планировали. По крайней мере, пока. Не поднимаясь, я быстро ползу в кусты, где хочу немного отсидеться и посмотреть, чем закончится бойня у Рога Изобилия. Заодно придумаю, как мне присоединиться к профи, не вызывая при этом подозрений у спонсоров. Осматриваю ногу и облегчённо выдыхаю: нож лишь немного задел плоть. Но я не могу отрицать, что даже такая лёгкая рана может достаточно сильно осложнить мне последующие дни.



В первый раз в школу меня ведёт отец. Я рад, что теперь у меня будет убедительная причина часто отсутствовать в пекарне по нескольку часов подряд.

На маленьком внутреннем дворе несколько десятков новичков с родителями, и я внимательно оглядываю своих будущих одноклассников. Вся толпа разделена на две части, и я, не понимая почему, тяну отца за рукав и спрашиваю.

— Эти люди из Шлака и, к сожалению, так повелось, что они всегда стоят отдельно. Почти всегда, — поправляет себя папа. Наверное, он имеет ввиду Жатву, когда все жители Дистрикта стоят вместе и чего-то ждут. Я не очень понимаю, что происходит на этой Жатве, но это совсем не радостное мероприятие, уж точно не такое как сегодня.

— И мы не должны с ними общаться? С теми, кто из Шлака?
Отец удивлённо на меня смотрит, но потом улыбается.

— Почему же. Вы можете общаться с теми, с кем захотите. — Он обводит взглядом толпу напротив. — Вон, смотри, видишь девочку в красном платье?

Я пристально обвожу глазами девочек, стоящих на другой стороне двора, и, найдя нужную, киваю. У неё большие серые глаза и две косички, меня удивляет, как высоко она держит голову, будто что-то попросту не даёт ей опустить подбородок.

— Нашёл? Когда-то я хотел жениться на её маме, но она сбежала с шахтёром.

— Почему сбежала?

— Потому что когда он поет, даже птицы замолкают и слушают, — смеётся отец и похлопывает меня по плечу.

Смеха я уже не слышу, в ушах гудит, к голове прилила кровь. Кажется, я впервые понимаю, что такое испытывать к человеку ненависть. Я всегда подозревал, что родители не очень ладят. Мне, как самому младшему, частенько перепадает от матери и за себя, и за двух старших братьев. Но отца я всегда считал опорой, поддержкой. А он оказывается простым… предателем. Я вырываю свою ладонь из его и еле сдерживаю подкатывающие к глазам слёзы.

Мысли путаются, наскакивают одна на другую, но одно я понимаю точно: если отец не любит маму, значит, он не любит меня. Это знание обрушивается на меня удушливой волной, и я делаю единственное возможное — переправляю всю свою злость на девочку в красном платье, хотя даже не знаю её имени.


Девочка-трибут — не помню как её зовут — лежит у почти потухшего костра. Она дышит рвано и тяжело, мне её искренне жаль. Смотрит на меня умоляюще, то ли прося прикончить, то ли оказать ей помощь. Убить человека не так-то просто, особенно если шестнадцать лет до этого момента ты занимался исключительно выпечкой хлеба и рисунками. Я уже жалею, что вызвался на это, но профи мне не доверяют, и если убийство этой девчонки хоть сколько-нибудь мне поможет — это достойная цена. Я подхожу ближе, чувствуя, что ещё немного и нож попросту выскользнет из влажной ладони.

— Ну? — тихий шёпот срывается с её губ вместе с кровью, дорожкой стекающей к подбородку.

Я не понимаю, что она хочет сказать этим своим «ну».
Нож входит в человеческое тело точно так же, как и в любое животное: с еле слышным чавкающим звуком он прорывает все ткани, пока не упирается в какую-то кость. Мне противно, по рукам течёт горячая, липкая кровь, и мне кажется, что я уже никогда не смогу её отмыть. Не думал, что её будет так много, и это далеко не самое приятное открытие в моей жизни. Девочка судорожно хватает ртом воздух, но уже понятно, что она не протянет и нескольких секунд. Наконец, она дёргается в последний раз и застывает. Почему-то сейчас я замечаю, что у неё удивительно красивые глаза такого яркого и чистого голубого цвета, что не верится, будто несколько мгновений назад они были… живыми. Из приоткрытого рта продолжает медленно стекать густая кровь. Я ловлю себя на нелепой мысли, что эта девочка сейчас больше всего похожа на выпотрошенную тряпичную куклу, не больше.
Оказывается, убить человека — не так уж и сложно.



День пасмурный, с мутным серым туманом, клочьями собирающимся у самой земли. То и дело срывается мелкий дождь, отец говорит, что сегодня будет сильная гроза. В пекарне столько работы, что погулять я всё равно не смогу, поэтому приближающийся ливень меня практически не волнует. Мать опять кричит, но я уже привык отключаться в такие моменты, ничего нового я всё равно не услышу. Но в этот раз что-то не так, я понимаю это, когда она в очередной раз выглядывает в окно и, не выдержав, выскакивает на крыльцо.

— Проваливай отсюда! Вечно всякое отребье шляется здесь, надоело! Если прямо сейчас не исчезнешь — позову Миротворцев, уж они-то укажут тебе верную дорогу!
Я мимоходом выглядываю из-за спины матери, особенно не интересуясь, кому перепадает на этот раз. Но замираю, чувствуя, как сердце вдруг сбивается с ритма. В нескольких метрах от нашей двери стоит Китнисс Эвердин, сжавшись под усилившимися струями дождя. Та самая Китнисс Эвердин, из-за которой когда-то я окончательно разочаровался в собственной семье.

С пяти лет всё, что делаю — попытки доказать отцу, что я ничуть не хуже этой девчонки с косичками. Все дети в школе вечно о ней говорят — «а вы знали, что Китнисс охотится с папой?», «Китнисс сегодня отлично выглядит, правда?», «Хотела бы я быть на неё похожей», — Китнисс, Китнисс, Китнисс… как будто больше говорить не о ком! А отец так души не чает в ней и её младшей сестре.

Мать, продолжая что-то вещать, заходит обратно в пекарню и захлопывает дверь. Не выдерживая, выглядываю в окно и вижу, как Китнисс падает под яблоню около нашего сарая. Чувствую острый укол жалости. Быстро отхожу к печи, понимая, что не могу смотреть на Китнисс, когда она такая… несчастная. Не любить сильную личность, соревноваться с ней — это одно, а презирать и ненавидеть голодную девочку, сидящую под нашей яблоней — низко. Отец никогда не простит мне, если я не помогу ей и её семье. Я так сильно погружён в свои мысли, что в себя прихожу, лишь когда мать с размаху бьёт меня по щеке. Скула вспыхивает огнём, и я еле сдерживаю крик.

— Идиот! Этот хлеб теперь никто не купит! Можешь скормить его свиньям, всё равно девать некуда! Ещё раз такое произойдёт — отправлю в шахты! — вопит мать.

Я киваю и, выйдя на улицу, мимоходом замечаю, что отец был прав — льёт, как из ведра. Я отламываю большие ломти хлеба и кидаю в загон к свиньям. Бросаю быстрый взгляд под яблоню, проверяя, не ушла ли Китнисс. Нет. Сжалась в комок под проливным дождём и смотрит на меня. Решение я принимаю быстро, и, оглянувшись на окна — не видит ли мать? — кидаю оставшийся хлеб Китнисс. Сразу же разворачиваюсь и ухожу, не хочу её больше видеть. Никогда.



Когда мы натыкаемся на Китнисс, мне хочется взвыть. Неужели она не могла где-нибудь отсидеться? Лавировать между ней и профи — проблематично, выглядеть при этом убедительно для спонсоров — проблематично вдвойне. Я просто не понимаю, что должен делать. Если Китнисс убьют у меня на глазах… это будет очень неприятно. Во-первых, профи я буду больше не нужен, и они разделаются со мной, не отходя от места. Во-вторых, если каким-то образом я смогу убежать от остальных трибутов, шансов на выживание тоже останется немного: кругом лес, а я из оружия разве что с ножом неплохо управляюсь. Да и помогать мне вряд ли кто из спонсоров станет, на несчастного влюблённого я уже не потяну, один я ничего не стою. Эта мысль гложет меня так сильно, что я чувствую подкатывающий к горлу комок. Вариант убить всех профи во сне я даже не рассматриваю, настолько он невероятный.

— На мой вкус, было жарковато. — Слышу я звонкий голос Китнисс. — Здесь вверху воздух чище. Не хотите подняться?
Неужели она не понимает, что сейчас на кону сразу две жизни: и моя, и её? Почему, чёрт возьми, она не могла оказаться в каком угодно другом месте?

Катон предпринимает неудачную попытку залезть на дерево, а Диадема — стреляет из лука, очень неумело, могу заметить. Профи злятся, удивительно, что никому из них не приходит в голову спилить это дерево вовсе, тем более, что у Катона даже подходящий нож есть. Но я молчу об этом, не желая отправляться на тот свет собственноручно.

— Ладно, пусть сидит там наверху. Никуда она не денется. Займемся ею завтра, — говорю я вместо этого, понимая, что время — единственное, на что я могу ещё рассчитывать.
Надеюсь, что за ночь я смогу придумать выход. На крайний случай я могу убежать, но это опять-таки сильно покоробит мою репутацию влюблённого. Ближе к концу Игр спасает любая мелочь, и лишать себя такого козыря мне совершенно не хочется.

Я немного удивлён, что профи прислушиваются ко мне и начинают размещаться на привал. Меня исключают из списка дежурств, явно что-то подозревая, и у меня одна надежда на то, что от усталости уснут вообще все. Плохо то, что я не могу придумать ни единой идеи, как выкрутиться. Пожалуй, у меня впервые такое, когда в голове звеняще пусто и хочется лишь одного — спать. Мне приходится лечь и закрыть глаза, чтобы остальные трибуты ничего не заподозрили, и это окончательно меня подрывает. Кажется, не проходит и секунды, как я проваливаюсь в темноту.

Я просыпаюсь на рассвете и осторожно открываю глаза. Не поднимаясь с земли, оглядываю профи и облегченно выдыхаю: спят все, включая дежурившую Мирту. Продолжая лежать, я пытаюсь нашарить выход из ситуации. Китнисс всё ещё сидит на дереве и, по-хорошему, ей надо помочь оттуда спуститься. Тогда вся вина свалится на Мирту, которая заснула на посту, а я буду как бы ни при чём, и смогу ещё какое-то время находиться вместе с профи. Плюс, это поднимет мои очки у спонсоров и, возможно, Хеймитч сможет прислать мне что-нибудь в помощь. На миг мне становится интересно, получала ли Китнисс посылки от спонсоров. Подозревая далеко не утешительный для себя ответ, я стараюсь об этом не думать, когда слышу сверху настойчивый пилящий звук и лёгкое жужжание. Я аккуратно приподнимаюсь, силясь рассмотреть хоть что-то в плотных ветвях. Наконец, вижу Китнисс почти на самой верхушке. Через мгновение с громким треском ломается сук и падает вниз. Пара секунд требуется мне, чтобы понять: жужжание — смертельно опасно. Я вскакиваю на ноги одновременно с тем, как на землю падает улей. Он разлетается на куски с глухим треском, выпуская на волю целое облако ядовитых насекомых. Не думая ни о чём я бегу, слыша за спиной крики профи.

До озера — рукой подать, но сейчас расстояние кажется бесконечным. Я чувствую ожог в шее и сбиваюсь с шага. Спотыкаюсь о корень и падаю, тут же ощущая второй укус куда-то в скулу. Почти непереносимая боль разливается по телу, но я неимоверным усилием воли заставляю себя подняться и бежать дальше. С разгона падаю в воду и слышу, как следом ныряют ещё несколько человек. Я не поднимаюсь на поверхность, как можно дольше, опасаясь, что осы ещё не улетели. Но, когда, наконец, выныриваю за глотком воздуха, их уже нет.

Лицо горит от укусов, перед газами расплываются круги, меня мутит. Я медленно вылезаю на берег и утыкаюсь головой в землю, стараясь унять дрожь и привести мысли в порядок. И тут меня пронизывает жестокое понимание: Китнисс или сама умерла, ужаленная осами-убийцами, или убежала. А для меня это значит одно — с профи я оставаться больше не могу ни секунды. Я делаю глубокий вдох и, резко сорвавшись с места, снова несусь к тому же дереву за оставшимися там припасами. Это так же мой единственный шанс получить хоть что-то и для защиты. Если я смогу добраться туда раньше остальных выживших профи — интересно, кто смог спастись? — то я заберу всё оставшееся оружие. Это поможет протянуть мне какое-то время, а там я придумаю что-нибудь ещё.

Я чувствую, как яд ос медленно разливается по телу, сковывая движения. Деревья перед глазами качаются и раздваиваются, окрашиваясь всеми цветами радуги. Я до крови прикусываю губу и бегу дальше. Врезаюсь в дерево и падаю, ощущая жгучую боль в ноге. Еле-еле поднимаюсь, хватаю валяющуюся здесь же палку и, используя её, как посох, ковыляю дальше так быстро, как только это позволяет подвёрнутая ступня. Вот оно! Я выбегаю из кустов и от ужаса резко останавливаюсь. Прямо там же, под деревом на коленях сидит Китнисс с луком и колчаном, рядом с ней какая-то бесформенная масса, в которой по светлым волосам я узнаю Диадему. Китнисс пытается приподнять лук, но у неё даже на это не хватает сил. Я чувствую дикую злость, почти ненависть к ней сейчас. Какой дурой нужно было быть, чтобы всё это время оставаться на месте?!

— Что ты делаешь здесь до сих пор? — зло шепчу я. — Ты с ума сошла? — Я толкаю её палкой, в надежде, что она успеет убраться отсюда до того момента, как прибегут другие профи. Хотя перспектива её смерти начинает всё больше меня привлекать. — Вставай! Живо! Беги! Ну, беги же!

Кое-как, шатаясь, Китнисс поднимается с земли, когда из кустов появляется Катон с ножом. Дальше всё происходит в считанные секунды — Китнисс убегает, а Катон бьёт меня кинжалом. Мне повезло, что осы покусали его сильнее, чем меня, у него сильно нарушена координация. Метя мне в сердце, Катон попадает лишь в ногу. Я почти не чувствую боли, лишь какое-то отстранённое понимание, что рана должно быть очень серьёзная. Катон размахивается для второго удара, но я со всей силы бью его палкой, своим единственным оружием. Кажется, я угодил ему в солнечное сплетение, Катон складывается пополам от боли и отступает от меня на несколько шагов. Мне хватает этой мимолётной передышки, чтобы, волоча за собой ногу, уйти дальше в лес, надеясь, что Катону не хватит сил меня преследовать.



Мать совсем не выглядит подавленной. Скорее озабоченной, что теперь на одни рабочие руки в семье меньше. Братья смотрят косо, исподлобья и явно не знают, что сказать. Переминаются с ноги на ногу и явно мечтают поскорее уйти. Меня тошнит от них, могли бы хоть сейчас соврать, притвориться, что сожалеют об итогах Жатвы. Но нет, стоят истуканами. Лишь отец смотрит грустно, будто прощаясь, но подойти ближе будто не решается. Наверное, со стороны это выглядит довольно комично: я, выбранный трибут от Двенадцатого Дистрикта, стою у окна, а вся моя семья напротив, даже не делая попыток попрощаться.

— Кхм, — наконец, откашливаюсь я. — Я всё понимаю, спасибо, что пришли, но не мучайте больше ни меня, ни себя.
Братья явно облегчённо выдыхают и, крепко обняв меня на прощание, выходят. Если честно я удивлён и растроган этим их последним жестом. Не ожидал. Отец кладёт руку мне на плечо.

— Пит… мы будет болеть за тебя, — говорит он и мне становится чуточку легче.

— Хотя лучше бы мы болели за Эвердин, у неё больше шансов стать победительницей и принести пользу нашему Дистрикту, — резко начинает мать, но к концу фразы её уже еле слышно. — Пит, я не совсем то хотела…

Я качаю головой, да, возможно, хотела и не то, но сказанного уже не воротишь.

— Ваше время вышло! — устало гудит миротворец и уводит несопротивляющихся родителей.

По правде говоря, я ему благодарен. Вы себе вряд ли представляете, каково это: отправляться на смерть и знать, что даже семья в тебя не верит. Это убивает заранее.
Но я знаю одно: шанс есть у всех, надо лишь очень постараться.



Не понимаю, как мне хватает сил доползти до реки и замаскироваться. Не представляю точно, сколько прошло времени после схватки с Катоном у дерева. Не знаю, кто из трибутов остались в живых. Чувствую только одно — что медленно умираю. Я почти физически ощущаю, как жизнь выходит из меня капля по капле. Я потерял много крови, нога чуть ноет, и я с ужасом жду момента, когда перестану испытывать даже этот маленький отголосок боли, дающий мне понять, что я… ещё живу. Мне остаётся лишь верить, что в самое ближайшее время трибуты поубивают друг друга и я, оставшись единственным, стану победителем. Эта надежда такая маленькая, почти нереальная, но иногда мне кажется, единственным, что ещё заставляет меня бороться за существование. Я постоянно балансирую на грани беспамятства, мне трудно дышать, тяжело думать, я не нахожу в себе сил, чтобы шевельнуть хотя бы пальцем.

Спустя миллион часов, когда я уже начинаю думать, что умер, и мой мозг этого ещё просто не осознал, я слышу голос Клавдия Темплсмита. Что-то про изменения в правилах Игры… наверное, это плод моего безумного больного воображения. Но большая часть меня всё ещё сражается и пытается выкарабкаться, потому что я прислушиваюсь.

— Да-да! Вы не ослышались! Если последними выжившими оказываются два трибута из одного дистрикта, оба они будут объявлены победителями! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

Сердце начинает биться быстрее, если бы у меня было больше сил, я бы, пожалуй, попытался вскочить, бросился бы искать Китнисс… Но я не могу. Мне остаётся лишь надеяться, что Китнисс сама захочет меня найти. Эта мысль теперь основная: пожалуйста, Китнисс, найди меня, пожалуйста, Китнисс, найди меня, пожалуйста…

И она находит.

— Пришла добить меня, солнышко?

Голос хриплый, глухой и совершенно чужой. Китнисс ходит вокруг меня, но не замечает. Это мучительно, внутри меня сжигает страх, что она может повернуться и уйти.

— Пит? — шепчет Китнисс. — Ты здесь?

Мне хочется кричать, чтобы она увидела меня и спасла. Хочется вопить и размахивать руками, но в горле комок и я не могу выдавить ни звука.

— Пит! — повторяет Китнисс.

— Эй, не наступи на меня! — наконец-то, удаётся сказать мне.

Если бы мог, я бы сейчас рассмеялся, настолько ошарашенной выглядит Китнисс. Кажется, будто она ещё не верит, что отыскала меня. Видимо, я всё же отлично замаскировался.
Следующий час превращается для меня в чудовищные пытки. Неумелые, неловкие попытки Китнисс вытащить меня и помыть только чудом окончательно не сводят в могилу. Я признателен ей за то, что она меня нашла, но иногда моей благодарности не хватает. Я стискиваю зубы и молчу, надеясь, что спонсоры сейчас умиляются и скидываются деньгами.

Когда Китнисс предлагает еду, я еле сдерживаю тошноту. Это последнее, что мне сейчас хочется, но я всё же поддаюсь на уговоры и проглатываю несколько кусочков сушёного яблока. И тут Китнисс приходит самая паршивая идея из всех возможных: она хочет посмотреть и при возможности обработать рану. Я не готов к этому, я почти не чувствую ногу и отдаю себе отчёт в том, что ничего хорошего мы там не увидим. Но я поддаюсь, не имея сил на возражения. Как только Китнисс стягивает с меня штаны, в нос ударят сильный запах разложения, крови и гноя. Я не решаюсь смотреть на ногу, но по реакции Китнисс судить не сложно: я вряд ли вообще смогу когда-нибудь ходить, как прежде.

— Ужасно, да? — спрашиваю я, ожидая опровержения.

— Так себе. — Китнисс неловко пожимает плечами и пытается улыбнуться. — Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт.

Вообще-то мне плевать на каких-то людей и на шахты. Китнисс неосторожно касается места около раны, и та вспыхивает такой болью, что я отключаюсь. Прихожу в себя, чувствуя прохладу воды, которая хоть чуть-чуть охлаждает жгучий огонь в бедре.

Время ползёт, как улитка. Китнисс усиленно храбрится, приводя меня в более менее адекватное состояние. Говорить мне тяжело, на груди будто пудовая гиря лежит, но и молчать нельзя. Сейчас весь Капитолий прилип к телевизорам, наблюдая наши злоключения, и надо делать вид, что всё это — самое лучшее, что могло со мной случиться на Арене. Естественно, прекрасное объединение несчастных влюблённых из Дистрикта-12, я почти слышу, как произносит эти слова Клавдий Темплсмит. И разговоры — не маловажная часть общего представления.

— Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, — говорю я, когда Китнисс отказывается видеть меня голого. — Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.

— Он тебе что-нибудь присылал? — спрашивает она, игнорируя предыдущие слова.

— Ничего. А что, тебе присылал?

— Да, лекарство от ожогов, — отвечает Китнисс. — И еще хлеб.

— Я всегда знал, что ты его любимица.

Ревность горячей иглой впивается куда-то между рёбер. Вот так вот, Пит. В то время как ты подыхаешь в какой-то грязной яме, Китнисс получает поддержку от спонсоров. Это злит и раздражает так, что некоторое время я не могу вымолвить ни слова. Эта девочка с косичкой снова уводит у меня людей, которые мне жизненно необходимы. Сейчас это осложняется ещё одним: что ни говори, но она спасла меня. Я могу утешить себя только тем, что когда-то кинул ей хлеб, но это плохая отговорка. И я ненавижу Китнисс Эвердин за то, что теперь перед ней в долгу.



«Вы будете вместе и будете вести себя, как друзья» — эта фраза Хеймитча постоянно пульсирует у меня в голове. Я чувствую, что здесь кроется какой-то выход, ответ, который поможет выжить на Арене, но никак не могу его нащупать. Кручу слова и так, и эдак, но пока не понимаю, как перевернуть это к себе с ещё большей пользой.
Времени всё меньше, последние дни пролетели практически незаметно, оставив после себя несколько синяков и миллион неструктурированной информации. Мне нужно посидеть и разобраться во всём, но у меня нет даже нескольких свободных часов, а про тишину и спокойствие здесь, в Капитолии, можно забыть.

— Ты меня слушаешь вообще? — язвительно интересуется Хеймитч и отхлёбывает из стакана ликёр.

— Вообще слушаю, — в тон ему отвечаю я, хотя и понимаю, что от него в буквальном смысле зависит моя жизнь.

— Подозреваю, что учить тебя, как вести на интервью — бессмысленно, ты паренёк смышленый и так всё сделаешь по высшему разряду.

Я невольно улыбаюсь. Ну, хоть одно неоспоримое преимущество перед Китнисс у меня есть.

«Вы будете вместе и будете вести себя, как друзья». Как друзья. Друзья…

— Хеймитч, — осторожно нашаривая слова, говорю я. — Я думаю, ты должен кое-что знать.

Ментор вопросительно приподнимает бровь, хотя явно не ожидает ничего интересного и захватывающего. Мыслями он уже где-то далеко, может, допивает очередную бутылку и пристаёт к Эффи. С Китнисс он наверняка не такой.

— Я люблю Китнисс Эвердин, — слова слетают с губ и зависают между нами.

Я почти физически чувствую их, они электризуют и сгущают воздух вокруг. Я вижу, как у Хеймитча начинают блестеть глаза, он даже отставляет стакан в сторону и, откинувшись на диване, довольно ухмыляется.

— Превосходно! Не забудь сказать об этом на интервью у Цезаря.

Думаю, мы с Хеймитчем понимаем друг друга верно.

Если любовь — это то, что поможет мне выжить, я готов играть в неё с полной отдачей. Главное, чтобы Китнисс всё не испортила, но, я уверен, Хеймитч об этом позаботится.



Губы Китнисс сухие и потрескавшиеся. Я понимаю, что этот поцелуй необходим нам для поддержания должного образа, но единственное, что чувствую: подступающую тошноту. Не знаю, кого там поцелуй может вытащить с того света, мне от него лишь хуже.

— Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно? — говорит Китнисс.

— Ясно, — шепчу я и проваливаюсь в забытье.

Мне кажется, не проходит и мгновения, как Китнисс с криком «Пит!» будит меня и снова целует. Хеймитч прислал бульон. Б-у-л-ь-о-н. Не лекарство, не бинты, а маленькую порцию бульона. Но на злость сил уже давно нет. Китнисс что-то радостно щебечет, её будто подменили: заботливая, милая, вся такая… влюблённая. Наконец-то, она начала хоть как-то искренне изображать чувства, хотя, по правде, у неё и сейчас выходит не очень хорошо.

Меня лихорадит, моё тело напоминает мне бумагу и я боюсь, что оно может порваться в любую минуту. В пещере очень душно, мне бы хотелось выбраться из неё на воздух, но я не хочу рисковать. Сейчас я совершенно беззащитный и мне остаётся лишь надеяться, что поправку к правилам не отменят в ближайшее время, пока я не набрался сил. То, что поправку отменят — я почти не сомневаюсь. Капитолию нужно шоу и сейчас мы с Китнисс его делаем. И мне ещё предстоит что-то придумать в будущем.

Часы текут медленно, будто лениво и совсем нехотя. Мы с Китнисс продолжаем разыгрывать пару. Надеюсь, достаточно убедительно для зрителей, хотя меня мутит от этого притворства. Разговоры, поцелуи, сон на грани бреда, холод, жар, бульон, сушёные фрукты — всё смешивается в дикую какофонию.

Звук труб заставляет нас вздрогнуть.

— Добрый день, трибуты! Поздравляю всю оставшуюся шестёрку, и сообщаю, что на рассвете мы приглашаем всех вас на пир. А теперь самое главное. Полагаю, некоторые из вас уже решили отказаться от приглашения. Так вот, пир будет необычным. Каждый из вас крайне нуждается в какой-то вещи. И каждый из вас найдет эту вещь в рюкзаке с номером своего дистрикта завтра на рассвете у Рога изобилия. Советую хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Другого шанса не будет.

Слова застывают в воздухе, сгущают, так что при желании его можно резать ножом. Я прекрасно понимаю, что значит это объявление. В моём воспалённом мозгу решение вспыхивает мгновенно, я даже не успеваю до конца всё обдумать, когда осторожно кладу руку Китнисс на плечо.

— Нет, — говорю я. — Ты не должна рисковать ради меня.

— С чего ты взял, что я собираюсь? — спрашивает Китнисс, но у неё на лице написано непререкаемое желание идти. Мне повезло, что у Китнисс такая… добрая душа. Я ставил на то, что она не сможет не помочь мне и оказываюсь прав.

— Значит, ты не пойдешь, — продолжаю я, изображая искреннюю взволнованность. Не то, чтобы я мечтал, чтобы Китнисс убили на этом пиру — совсем нет. К тому же, лекарство мне совсем не повредило бы, в ноге уже который день острая пульсирующая боль.

Мы переругиваемся ещё некоторое время, пока не приходим к некоторому консенсусу. Китнисс верит, будто убедила меня, что никуда не пойдёт, а я убеждён, что она побежит при первой же возможности.

После таблетки жаропонижающего меня клонит в сон, но я пытаюсь не заснуть, чтобы разыграть ещё одну душещипательную сцену. Китнисс, отлучившаяся из пещеры, возвращается с ягодами, перемолотыми с листьями мяты. Я с удовольствием рассасываю массу, пока не понимаю, что что-то не то. Пюре слишком сладкое.

— Сладкие, как сироп, — говорю я с набитым ртом. — Сироп!

В затуманившемся мозгу вспыхивает единственная мысль: неужели Китнисс действительно поверила в мою любовь?

Я прихожу в сознание ближе к вечеру и первое, что чувствую — легкое покалывание и теплоту в бедре. С удивлением замечаю, что опухоль почти спала, и я даже могу согнуть ногу в колене без мучительной боли. Постепенно вспоминаю, что произошло вчера и понимаю, что Китнисс всё же достала так необходимое мне лекарство. Чувство признательности затопляет меня с головой. Я оглядываюсь в поисках Китнисс, чтобы поблагодарить, и нахожу её без сознания в паре шагов от меня.

— Китнисс! — тихо вскрикиваю я, очень надеясь, что никто не обратил внимания, что я сначала поинтересовался ногой, а потом уже своей «любимой». — Китнисс!

Я аккуратно переворачиваю её и понимаю, что всё её лицо залито кровью. Первая мысль, что она умерла. Это кажется настолько страшным и невероятным, что на меня волнами накатывает паника. Я что-то шепчу, глажу её лицо, а потом понимаю: со мной же более-менее всё в порядке… а играть влюблённого всю жизнь я не был намерен с самого начала. Мысль плохая, вязкая, хотя и довольно успокаивающая. Но в это же самое мгновение я слышу лёгкий стон, сорвавшийся с губ Китнисс.

Мягко говоря, это обескураживает. Я промываю ей рану на голове, бинтую, несколько раз целую и оставляю, надеясь, что камерам моей заботы вполне хватает. Ем грусёнка и рассматриваю Китнисс, думая, что не зря её все любят. Есть за что.



Я слышу, как внизу смеются люди, и чувствую, насколько же сильно я их ненавижу. То и дело вспыхивают фейерверки, почти незаметно окрашивая небо в различные цвета. Я с ужасом ожидаю следующего дня, боюсь, что меня могут убить в первые же минуты Игры. Как мне примкнуть к профи, но при этом для спонсоров остаться несчастным влюблённым? Я вздрагиваю, когда слышу сзади голос Китнисс:

— Тебе следовало бы поспать.

— Не хочу пропустить праздник. В конце концов, он в нашу честь.

Она подходит ближе и становится рядом, совсем близко, я почти чувствую её плечо своим. Мы еле слышно переговариваемся, иногда даже шутим, но это почему-то лишь усугубляет обстановку. Мне хочется как-то повернуть разговор, сделать так, чтобы Китнисс думала обо мне во время Игры.

— Я... хочу умереть самим собой. Понятно?

Китнисс качает головой и мне становится неприятно, что она не понимает, о чём я. И тогда я говорю почти что правду, которая гложет меня уже давно. Впервые за всё время я практически открываюсь:

— Я не хочу, чтобы меня сломали. Превратили в чудовище, которым я никогда не был.

И Китнисс снова меня не понимает. Она хмурится, смотрит куда-то вниз и молчит. Разговор совсем не клеится. Мне бы сейчас надо не о высокой материи, а о… любви. Но говорить о ней не хочется до тошноты, мне хватит того, что придётся в неё играть. Я хочу, чтобы Китнисс ушла и оставила меня одного, она — последняя, кого я хочу видеть в свой, возможно, последний день.

— О чем еще я могу позаботиться в такой ситуации?! — почти кричу я на очередной вопрос Китнисс.

— О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить.

Я улыбаюсь. Ну, конечно. Только есть одна проблема: я об этом не думаю, я этим живу и дышу, а размышляю совершенно о другом.

— Хорошо. Спасибо за совет, солнышко.

Китнисс отступает, и я с удовольствием отмечаю два алых пятна, вспыхивающих у неё на скулах.



Пока Китнисс пытается подстрелить дичь, я собираю ядовитые ягоды. Они очень похожи на чернику, разве что чуть крупнее. И я очень надеюсь, что Китнисс этого не заметит. Я не верю организаторам Игр, не верю их внезапной доброте с изменением правил, это грандиозная ложь, которая приносит огромные рейтинги. И… я не собираюсь умирать. Сейчас, когда я восстановил силы, жить хочется ещё сильнее, я уже практически побывал с той стороны, и возвращаться обратно в ближайшее время не планирую. А ягоды — самый простой способ отправить на тот свет без подозрений. Я уже сложил небольшую кучку рядом с остальными припасами, и мне бы хотелось покончить со всем как можно быстрее. Что ни говори, но я начал привязываться к Китнисс, а это — худшее, что может произойти.

— Пит! — Слышу я отчаянный голос Китнисс. — Пит!

Я медлю, мучительно принимая решение. Наконец, спешу на звук и, выскакивая из кустов, едва не получаю стрелу в лоб. Уклоняюсь в последний момент и отступаю на пару шагов назад. Первая мысль — бежать, как можно дальше от неё, во второй раз она уже не промахнётся.

— Почему ты ушел? Ты должен быть здесь, а не бродить по лесу! — кричит Китнисс и это приводит меня в чувство.
— Я нашел ягоды там, у ручья, — говорю первое, что приходит в голову.

Китнисс выглядит испуганной, в глазах стоят слёзы, неужели, действительно за меня испугалась? Это очень трогательно. Она ещё что-то бормочет, всхлипывает, ругается, но я понимаю, что убивать она в меня не будет. По крайней мере, в ближайшее время.

Когда стреляет пушка, мы оба вздрагиваем. В нескольких десятках ярдов от нас планолёт поднимает тело Лисы. Сердце у меня начинает биться где-то в горле. Если Лиса мертва, то это может значить лишь одно: где-то поблизости бродит Катон. Я хватаю Китнисс за руку и толкаю её к дереву.

— Забирайся. Живо. Я следом. Сверху будет легче обороняться.
Но она внезапно пожимает плечами и качает головой. Я поражён, неужели она не понимает, насколько Катон силён?

— Нет, Пит. Ее убил не Катон. Ее убил ты.

— Что? Да я её с первого дня ни разу не видел, как я мог её убить?

Вместо ответа она показывает ягоды. Она обо всём догадалась? Я тяжело сглатываю и понимаю, что единственный мой шанс не выдать себя: делать вид, что ничего не понимаю. Китнисс разъясняет мне ситуацию, и я с удивлением отмечаю, насколько отлично ей удалось меня выгородить и выставить в довольно нелепом, но положительном свете. Пожалуй, мне следовало бы сказать ей «спасибо» за такую веру в меня самого.

Следующую ночь мы снова проводим в пещере, там мне спокойнее, тем более, что на дереве я спать всё равно не смог бы, а оставаться на земле — самоубийство. Утром мы приходим к неутешительному выводу, что Капитолий жаждет решающей схватки у озера, единственного места, где ещё есть вода. Или, по крайней мере, должна быть вода. Решаемся идти сразу же, даже умудряемся опустить пару шуток по этому поводу.

— Двое против одного. Легче легкого, — говорю я о Катоне, единственном, кто ещё может помешать нам вернуться домой.

— Следующий раз обедать будем в Капитолии, — убеждённо произносит Китнисс, и мне интересно: она себе сейчас верит?

— Точно.

Или кто-то один будет обедать.

Эта мысль настойчиво впивается в меня, и нет ни единой возможности от неё избавиться.

Мы идём довольно неспешно, Китнисс явно тоже не торопится встретиться с Катоном. Мы обсуждаем, каким способом могли бы его убить, какие вообще у нас шансы и преимущества, когда появляется наш соперник. Китнисс стреляет в него, но стрела отскакивает, не причинив никакого видимого вреда. Я выхватываю нож, надеясь, что мне не придётся пускать его в ход, но Катон будто и не замечает нас. Он сосредоточенно мчится вперёд, к озеру.

Я осматриваю лес за ним, взгляд перескакивает с дерева на дерево в поисках того, что так напугало Катона и, наконец, я вижу их. Жуткие существа, которые нацелены лишь на одно — растерзать и сожрать, и им плевать на рейтинги, любовь или надежду. Я разворачиваюсь и бегу вслед Китнисс, которая осознала всё на пару мгновений раньше меня и уже рванула за Катоном. Могла бы предупредить! Ей же ничего не стоило сказать мне «Пит, беги!», но нет, в минуту реальной опасности она попросту забыла про меня.

Моя нога всё ещё плохо мне подчиняется, я бегу недостаточно быстро и спиной чувствую приближение переродков. До Рога изобилия не больше ста ярдов, и именно они сейчас решат мою судьбу. Китнисс застыла на земле у Рога и что-то кричит.

— Наверх, Китнисс! Быстро! — ору я, понимая, что сам не залезу по полированному металлу, и будет лучше, если Китнисс поможет мне сверху.

Я добегаю до Рога изобилия и всем телом врезаюсь в одну из составляющих его плит. Карабкаюсь, хватаю протянутую руку Китнисс и пытаюсь залезть наверх. Сзади я уже слышу хриплое дыхание переродков, чувствую вонь, исходящую от их тел. Зубы одного из них клацают около моего уха, и это, наверное, придаёт мне сил — уже через мгновение я лежу рядом с Китнисс. Но передышка длится не долго, переродки необычайно сильны и изворотливы. Им не хватает всего ничего, чтобы не оказаться рядом с нами. Меня трясёт от ужаса при понимании, что со мной может случиться, попади я им в лапы. Китнисс стреляет из лука, но у неё в глазах затаился такой парализующий ужас, что я впервые на Арене чувствую страх и за неё тоже. Она кричит мне, что переродки — это другие трибуты, она искренне верит в это, но мне не хватает сил ответить ей, что это лишь психологическая атака, специальный прощальный подарок Организаторов.

Внезапно — видно я неудачно встаю — мне в ногу вцепляется одна из этих тварей и тянет за собой вниз. Я кричу и делаю единственное, что могу: хватаюсь за Китнисс. Она чудом удерживает нас обоих и что-то говорит мне. Я ничего не понимаю, наотмашь бью куда-то вниз, надеясь, что это поможет. Видно, я попадаю куда-то в морду, потому что слышу скулёж и мою ногу отпускают. Китнисс снова вытягивает меня на крышу Рога, и мы ползём с ней выше, где нас уже ожидает Катон. Сейчас он представляет меньшую угрозу.

Я толком не успеваю ничего осознать, когда оказываюсь в руках Катона с ножом у шеи. Он стискивает меня так крепко, что я еле могу дышать.

— Стреляй, и он полетит вместе со мной! — кричит Катон, и я знаю, что именно так оно и будет.

Бесславный конец Пита Мелларка.

Уже почти приготовившись к смерти, я отчаянно пытаюсь найти выход. И нахожу его, чертя маленький крест на ладони Катона. И какое же это облегчение, что Китнисс наконец-то понимает меня! Всё происходит в одну секунду: стрела, выпущенная Китнисс вонзается ровно в ладонь Катона и вот он уже кричит снизу, разрываемый на куски переродками, а я оказываюсь прижатым к своей спасительнице. Пожалуй, за всё время на Арене я искренне рад её объятиям.

Следующие несколько часов становятся адом. Крики и стоны Катона, чавкающий рык переродков, их скулёж и драка за лучшие куски, дикий холод и запах крови вокруг. Мне впервые кажется, что лучше бы я умер, у меня болит всё тело, я еле дышу, почти заталкивая воздух в лёгкие. Китнисс рядом трясётся от страха и жмётся ко мне, словно я могу её успокоить.

Утро бледное, ненастоящее, а вот стоны Катона — совсем близко, уже будто въелись под кожу. Я прислушиваюсь.

— Кажется, сейчас он не так глубоко внутри. Может, у тебя получится его застрелить? — спрашиваю я, не в силах больше выносить эти ужасные звуки.

— Последняя стрела в жгуте, — она кивает мне на ногу, на которую недавно наложила повязку.

— Значит, вытащи ее, — говорю я. Тем более что чем скорее Катон умрёт, тем быстрее мы попадём в Капитолий, и нами займутся врачи.

Китнисс кивает, выпускает последнюю стрелу и… ничего не происходит после выстрела пушки. Я пытаюсь убедить себя, что всё хорошо и надо лишь подальше уйти от тела, может, нужен более красивый вид для съёмки победителей. Но тонкий голосок внутри уже ничто не может заткнуть.

Я знаю, что значит это затишье — должна состояться последняя схватка между несчастными влюблёнными из Дистрикта-12. И нам ничего не останется, кроме как последовать желанию зрителей.

Китнисс предлагает перейти к озеру. Я киваю, хотя не уверен, что смогу до него добраться. На моём теле столько ран, что я удивлён, как ещё из меня не вытекла вся кровь.
Интересно, а Китнисс догадывается об истинных мотивах Организаторов? Не могла же она всерьёз полагать, что нам дадут уйти вдвоём.

— Чего им еще нужно? — спрашиваю я, когда мы доходим до озера. На ноге снова открывается рана, и я чувствую медленно стекающую тёплую кровь.

— Не знаю.

Китнисс отворачивается и что-то ищет. У меня же в голове лишь невнятный план об… убийстве. Мне не хочется её смерти, мне нравится Китнисс, я привязался к ней. Но я безумно хочу жить. Меня отвлекает голос Клавдия Темплсмита, который разливается по поляне.

— Приветствую финалистов Семьдесят четвертых Голодных игр! Сообщаю вам об отмене недавних изменений в правилах. Детальное изучение регламента показало, что победитель может быть только один. Игры продолжаются! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

— Если подумать, этого следовало ожидать, — спокойно произношу я и достаю нож, ещё не особенно понимая, что буду с ним делать. Чувствую, что мне немного осталось, перед глазами уже плывёт, руки трясутся, а ходить я уже практически не могу.

И тут Китнисс выхватывает лук и целится в меня. Это настолько меня поражает, что я выкидываю нож в озеро, тем более, что пользы от него уже никакой: стрела летит быстрее. Наблюдая за Китнисс, за её попытками вылечить меня, мне казалось, что она будет неспособна меня убить, а тут…

Я серьёзно просчитался и мне не выйти живым.
Китнисс бросает лук и краснеет. Это забавно, не думал, что она способна на это в таких условиях. И это возвращает мне веру. У неё ведь ещё остались ягоды, и если… мысли лихорадочно перескакивают и путаются в клубок.

— Нет, — говорю я, — сделай это.

И Китнисс с лёгкостью клюёт на удочку.

— Я не могу. Не буду.

Спасибо, Китнисс.

Мы переругиваемся, и я никак не могу придумать, как навести её на мысли о ягодах. Но Китнисс догадывается сама и отвязывает мешочек из-за пояса.

— Я не позволю тебе, — говорю то, что должен сказать. Представляю, как сейчас утирают слёзы капитолийцы, и еле сдерживаю улыбку.

— Доверься мне, — шепчет Китнисс, и я с ужасом сглатываю, понимая, что она от меня хочет.

— На счет три?

Я уже знаю, что не стану глотать ягоды, наклоняюсь и очень нежно целую Китнисс. На прощание. Наверное, если бы всё сложилось иначе, я бы в неё влюбился.

— На счет три, — говорю я.

Мы становимся спиной друг к другу, крепко сцепляем свободные руки.

— Покажи их. Пусть все видят, — говорю я, чтобы быть уверенным: никто не пропустит того, что происходит, и все знают, что это не моя идея.

— Один. — Считает Китнисс. — Два. Три!

Мне не хочется даже делать вид, что я кладу ягоды в рот, но приходится. Очень осторожно я высыпаю их на язык, стараясь не раскусывать и готовый выплюнуть в любой момент. Но тут начинают греметь трубы, и раздаётся оглушительный голос Клавдия:

— Стойте! Стойте! Леди и джентльмены! Рад представить вам победителей Семьдесят четвертых Голодных игр — Китнисс Эвердин и Пита Мелларка! Да здравствуют трибуты Дистрикта-12!

Я выплёвываю ягоды, понимая, что произошло невероятное. Такой исход был никем не запланирован, это не-воз-мож-но. И всё же произошло. Я ползу к озеру, стараясь как можно быстрее прополоскать рот и только теперь понимаю, что совсем забыл про Китнисс, которую всё ещё держу за руку. Оглядываюсь на неё, с удивлением отмечая благодарный взгляд.

— Ты ничего не успел проглотить? — спрашивает она после того, как мы прополоскали рот и вдоволь наобнимались для камер.

Нет, конечно, я бы ни за что в жизни не проглотил этих ягод, — хочется сказать мне, но вместо этого я просто качаю головой и интересуюсь в ответ:

— А ты?

— Если бы проглотила, то была бы уже мертвой, — говорит она.

Я пытаюсь ещё что-то сказать, но нас накрывает грохочущей волной аплодисментов и радостных криков. Это окончательно подкашивает меня, я ощущаю, что вот-вот потеряю сознание. Лестница, которую опускают за нами из планолёта, двоится в глазах, смазывается. Я хватаюсь за неё, как за последнюю соломинку, опасаясь, что если не получится, то Китнисс заберут с Арены, а меня оставят здесь умирать. Последнее, что я чувствую — лёгкую вибрацию от электротока в ладонях.

***

Я прихожу в себя рывком, будто выплывая из глубины воды. Испуганно оглядываю белоснежную комнату, всё ещё опасаясь, что Капитолий не мог позволить двух победителей Голодный Игр. Рядом с моей кроватью тумбочка, на которой стоит вазочка из тонкого стекла с торчащей из неё одинокой розой. Я не успеваю как следует осмотреться, когда заходит рыжая безгласая с подносом.

И моё первое слово:

— Китнисс?..

Безгласая коротко кивает и опускает поднос около вазочки.

Я закрываю глаза и чувствую некоторое облегчение. Пожалуй, я действительно рад, что Китнисс не умерла, хотя не могу отрицать, что теперь моя жизнь — сплошные проблемы и… игры.

@темы: миди, от G до PG-13, Голодные Игры, гет, джен

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Двое: дочь и её тень

Фандом: ШНыр
Написано на Фандомную Битву 2012 для команды fandom worlds of D. Emetz 2012
Герои: Альберт Долбушин, Аня (Рина, Катерина)
Размер: мини
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Долбушин, у которого забрали дочь, иногда плохо соображает и совсем не думает о последствиях.
Примечание: таймлайн первой книги
Бета:  ManyVel

~1400 слов

Больше всего Альберта Долбушина злит и разочаровывает то, что он так и не успевает попрощаться с дочерью. Никаких слов напутствия, крепких объятий и звонкого Аниного: «Ой, да всё будет окей, не волнуйся!». Просто однажды она уходит в школу и уже не возвращается. Альберт Фёдорович успевает избавить мир от нескольких берсерков, прежде чем узнаёт, что всё произошло по приказу Гая: настало время его Ане попасть в ШНыр в качестве шпионки.
— Альберт, ну ты же сам всё понимаешь. Так было легче, девочка не получила моральной травмы от прощания с отцом… у неё прекрасная семья, не волнуйся. — Слова Гая до сих пор пульсируют в голове раскалёнными углями, а перед глазами стоит его довольное лицо, больше обычного напоминающее сдувшийся воздушный шар. — И я бы очень не хотел, чтобы ты виделся с дочерью, незачем смущать её сознание, оно и так несколько пострадало в последние дни.
Вот так просто. Раз — и у него больше нет дочери, единственного человека, к которому он испытывает всепоглощающую привязанность, особенно после смерти горячо любимой жены.
Долбушин может сдерживать себя лишь сутки, после чего отправляет Андрея выяснять, куда «этот ублюдок» (имея в виду доктора Уточкина, конечно) подевал его дочь. Ещё неделю после того, как Андрей приносит ему бумажку с адресом и небольшой папочкой с досье на некую Анастасию Сергеевну Приведёнову*, Долбушин себя сдерживает. После — как срывается с цепи и долгие часы проводит у подъезда в глухом спальном районе Москвы.
Поначалу Андрей пытается отговорить шефа от этих поездок и безрезультатного выжидания. Но вскоре понимает — что бы он ни сказал, это пройдёт мимо ушей Долбушина. В конце концов, Андрей думает, что, забери кто-нибудь его куколок и отдай другому, он бы тоже вот так вот сутками наблюдал за чужой жизнью из окна машины.
Самое плохое, что, даже присутствуя днями напролёт у подъезда, Аню они видят слишком редко. Долбушин накручивает себя всё сильнее и сильнее: может, его дочь держат взаперти? Вдруг с ней плохо обращаются? Альберт Фёдорович прекрасно знает, на что способен Гай, сам не раз выполнял его не самые лицеприятные и «чистые» приказы. И это при условии, что он глава второго — самого не боевого — форта.
— Альберт Фёдорович, ну, хотите, я схожу проверю, как там и что, — бормочет Андрей, постукивая пальцами по рулю в ритм звучащего радио.
— Нет, я сам.
Андрей качает головой, явно не одобряя решение шефа, но не перечит. Долбушин ещё раз заглядывает в папку с информацией и набирает телефонный номер.
— Анастасия Сергеевна?

Долбушин нервничает, как никогда. Переминается с ноги на ногу и постукивает кончиком зонта об пол. Самое плохое: Гай через своего эльба-покровителя уже наверняка знает, что он здесь. Незримая связь всех эльбов работает бесперебойно, качая силы и информацию через болото.
Дверь распахивается, и лишь чудом Альберт Фёдорович себя сдерживает. Не кричит: «Господи, Аня, ты жива!», не бросается обнимать дочь и бормотать что-то бессвязное и уж точно слезливое. Сухо улыбается.
— Добрый день, я к Анастасии Сергеевне.
Аня несколько секунд его рассматривает и, не отрывая от него взгляда, кричит куда-то в квартиру:
— Мамася, к тебе!
Долбушин тяжело сглатывает. Аня совсем не изменилась, разве что вместо дизайнерских платьев на ней порванные джинсы и майка. Неужели женщина, изображающая её мать, не в состоянии должным образом следить за ребёнком? Гнев накапливается тяжёлым комком где-то внутри. Аня пятится на пару шагов назад и пытается натянуто улыбнуться.
— Э-эм… вы подождите пару секунд, сейчас я её позову.
Аня уходит, постоянно оборачиваясь, будто ожидает, что Долбушин если не нападёт на неё со спины, то, как минимум, украдёт что-нибудь.
— Мамася, там к тебе какой-то странный тип. Я бы его опасалась, поверь моему чутью и огромному опыту.
— Катерина, не говори ерунды. Я сейчас выйду, проводи пока гостя на кухню, у него ко мне деловое и очень выгодное предложение.
— Он маньяк! У него лицо человека, который потерял семью и теперь мстит всем подряд. Ты точно никого не покалечила в недавнее время?
— Дочь, ты мелешь чушь.
— Вот когда очнёшься в канаве, тогда вспомнишь мою чушь.
Шёпот Ани слышен, наверное, даже на первом этаже.
Эти слова дочери ранят Альберта сильнее, чем разгневанный эльб. Вся злость, копившаяся на подставную мать Ани, исчезает в мгновение ока. Она ни в чём не виновата. Альберту на мгновение интересно: были ли у этой женщины свои дети? Скорее нет: по внешнему виду Ани видно, что её совершенно распустили. Так может выглядеть только подросток, которому всё разрешено и у которого старшие идут на поводу. Неужели нельзя было найти более подходящую семью? Хотя бы полноценную: ребёнку нужен отец!
— А я вас помню, — говорит вернувшаяся в коридор Аня. — Мы как-то ехали вместе в лифте!
Долбушин кивает, не зная, что на это ответить. Действительно, однажды он не сдержался и, увидев, как Аня заходит в подъезд, выскочил из машины следом. Вбежал за ней в лифт, запыхавшийся, с растрепавшимися волосами, прижимая к себе зонт, боясь ненароком зацепить им дочь. Он подозревал, что произвёл на неё не самое благоприятное впечатление, но не думал, что его обзовут «маньяком». Да ещё и родная дочь. Неужели Уточкин так сильно и старательно потёр ей память, что она вообще ничего не помнит из жизни с ним? Ему сейчас плевать, что всё это сделано специально, «важное задание», «наша победа в руках твоей прелестной дочурки», «или мы стираем ей память и отправляем в ШНыр, или…», главное — что он стоит в двух шагах от Ани и даже не может её обнять, боясь превратиться из обычного маньяка в маньяка-педофила.
— Ну, проходите, что ли, — Аня кивает в сторону.
Кухня совсем маленькая: плита, холодильник, пара подвесных шкафчиков, стол с тремя стульями и всё, места больше нет.
— У вас довольно… мило, — говорит Долбушин и опускается на хлипкий стул, мгновенно отзывающийся треском под его весом.
— Угу. А у вас семья есть? — Аня стоит у самой двери, готовая, если что, тут же выскочить и с криками «помогите!» бежать звонить в полицию.
— Извини?
— Ну, жена, дети? Собака и попугайчик, может быть? — начинает перечислять Аня, закатывая глаза на непонятливого гостя.
— Была, — сухо отвечает Долбушин.
Когда Аня вернётся к нему — он ей уши надерёт за такое обращение с отцом. И пусть только попробует сказать, что ничего не помнила.
— Собака? — переспрашивает Аня. — Бедная, а что с ней стало? Спорю, у вас была борзая: такая же сутулая и манья… эм…
— Нет. Жена была, она умерла много лет назад.
— Мне очень жаль, — легкомысленно произносит Аня, думая, что вот с Мамасей ещё долго-долго точно ничего не случится. Она ведь… её Мамася.
— А собаки не было?
— Нет, — тихо смеётся Долбушин, — собаки не было. У моей дочери на их шерсть аллергия.
— Правда? — заинтересованно. — У меня вот тоже аллергия на собачью шерсть, хотя я стараюсь не обращать на неё внимания. Могу находиться с ними рядом несколько часов подряд, и ничего. Представляете?
Альберт Фёдорович представляет очень даже хорошо. Сколько ссор состоялось у них по этому поводу, даже не счесть.
— А где сейчас ваша дочь? Сколько ей лет? Надеюсь, она-то живая?
Долбушин осматривает Аню — живая точно.
— Почти шестнадцать. Вы с ней очень похожи.
— Правда?
Аня усаживается на стол перед Долбушиным и упирается подбородком в колени.
— Я всегда хотела встретить своего двойника: говорят, он у всех есть. Может, это судьба? Ну, ваш приход к Мамасе? Это всё специально для того, чтобы я встретилась с вашей дочерью, которая является моим двойником?
Долбушин открыто, тепло улыбается.
— Ну так что, это можно устроить?
— Боюсь, нет. Она сейчас очень далеко, учиться уехала.
— Во-от! Совсем, как в фильмах и книгах! Две близняшки: одна умная и безупречно воспитанная, — Аня быстро осматривает дорогой костюм Долбушина и убеждённо кивает. — Вторая — тоже умная, конечно, но безалаберная и вообще отличается не в учёбе, а… а во всём остальном! Слушайте! — от воодушевления она начинает размахивать руками, как мельница. — А, может быть, вы с Мамасей были знакомы в молодости? Ну, там, любовь, шуры-муры, у вас родились две дочери-близняшки, но потом вы разошлись и разделили дочерей, а? Вы вполне могли бы быть моим отцом, вот у нас глаза одинаковые!
Долбушин шумно сглатывает и еле сдерживается, чтобы не вскрикнуть от боли. Его опекуну категорически не нравится, как разворачивается ситуация. И если всё время до этого он молчал, то сейчас сдерживаться не собирается. Дёргает за невидимые нити, как кукловод, и пропускает разряды боли по телу. Он требует, чтобы подопечный немедленно ушёл отсюда, иначе станет ещё хуже. Более того: Гаю уже обо всё доложили и по головке его уж точно не погладят. Надо уходить, как можно быстрее: не дай бог, Аня начнёт развивать эту скользкую тему и что-нибудь вспомнит. Тогда не сносить головы ни ей, ни ему.
Альберт Долбушин слишком сильно любит дочь и слишком ею дорожит. Ради неё он готов на всё, даже никогда больше её не видеть и ни в коем случае не попадаться ей на глаза.
Долбушин вскакивает из-за стола и быстро уходит, ничего не объясняя Ане и так и не дождавшись Мамаси.

* По канону известно лишь сокращение имени «Ася», соответственно, в фике имя придумано.

@темы: Страсти по Емцу, мини, ШНыр, от G до PG-13, ФБ2012, джен

---

Смирение

Фандом: Таня Гроттер
Написано на Фандомную Битву 2012 для команды fandom worlds of D. Emetz 2012
Герои: Таня, Глеб
Форма: мини, 1510 слов
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Таня так и не оставила идею навестить Глеба после его потери магии.
Бета: fandom worlds of D. Emetz 2012

Помнишь,
Мы же договорились,
Когда ещё не родились,
Что встретимся так

Ты в железной машине
Поперёк сплошных линий
Разобьёшь моё сердце
Об перила моста.
/Знаки, «Стрелки»/

~1500 слов

Глеб совсем не выглядит удивлённым, будто её приход был всего лишь делом времени. Под глазами — тёмно-карими, а не чёрными, как казалось раньше — синеватые круги, уголки губ опущены, между бровями складка.
— Привет, — говорит Таня и с ужасом понимает, что её заготовленная радостная улыбка — пятнадцать минут у подъезда и ещё пять перед дверью — сейчас превращается в мерзко-натянутое, неискреннее нечто.
— Что тебе здесь надо? — резко спрашивает Глеб, и Таня невольно делает шаг назад.
Она летела сюда, проигрывая в голове тысячи возможных вариантов развития событий. Глеб порывисто хватает её в объятия («Ты руки помыл, прежде чем меня хватать?»), Глеб, не говоря ни слова, целует прямо в губы («Кто тебе дал на это право, я уже давно не твоя!»), Глеб падает на колени и умоляет остаться («Поднимайся и не говори ерунды»). А перед ней стоит Глеб, смотрящий на неё, как на незваную гостью.
— Я всего лишь хотела… убедиться, что с тобой всё хорошо, — растеряно говорит Таня, чувствуя, как из влажных ладоней вот-вот выскользнет смычок.
— Ах, конечно, — иронично произносит Глеб, — и заодно удостовериться, что я точно остался без магии? Ни единой капли не осталось. Удовлетворена?
Таня не может выдавить из себя ни звука, хлопает ртом, как выброшенная на сушу рыбёшка. Все её замки, воздвигнутые на песке, только что смыла огромная волна уничтожающей неприязни.
— Какой же ты идиот, Бейбарсов, — наконец выдыхает она. Разворачивается, готовая бежать отсюда как можно дальше, но глупо спотыкается о собственный контрабас и чуть не падает. От нелепости ситуации Таня еле сдерживает злые слёзы, стискивая смычок в ладони так, что ногти впиваются в ладонь.
— Стой, — тихо, вымученно говорит Глеб.
Таня замирает, пытаясь быстро решить: она будет гордой и улетит (пусть сам её потом ищет!) или пойдёт на поводу у собственных, пока малопонятных чувств и останется. Таня до боли прикусывает губу и, повернувшись, проходит за Глебом в квартиру.
— Как здесь… светло, — с удивлением восклицает она.
Широкий коридор плавно перетекает в гостиную, которая отделена от кухни лишь некоторым подобием барной стойки, чуть правее — дверь в спальню
— А ты думала, я выкрашу стены в чёрный и раскидаю для антуража черепа?
Таня смущённо краснеет, понимая, что он прав. Неужели именно такого она ожидала от квартиры бывшего некромага? А вместо этого вокруг неё — нежные цвета, пейзажи России и растения в горшках.
— В этом городе сложно быть мрачным, — будто оправдываясь, говорит Глеб и передёргивает плечами.
Таня кивает, хотя не очень понимает, чем Нижний Новгород отличается от сотни других городов.
— У тебя цветы сохнут, — зачем-то отмечает она, хотя ещё помнит, что единственный кактус, за которым она когда-то планировала ухаживать, загнулся через неделю. После этого она зареклась что-то выращивать и единственными цветами у неё в Тибидохсе были неизменные розы от Гурия. Ну, а в тайге… посылки от Гурия туда не доходят, а Ванька не любит срезанные цветы, называет их не иначе, чем «убитые».
— Знаю. Мне ещё тяжело следить за чем-то… таким живым. Чай будешь?
Таня рассеяно улыбается. Их встрече явно не хватает высокого градуса язвительности и насмешек, и ей это нравится.
— Да, пожалуйста.
Глеб двигается резко, порывисто, больше ничем не выдавая своего волнения. Таня медленно ходит по комнате, рассматривая вещицы, расставленные на полках. Ей кажется, что всё это осталось от прошлого хозяина: не мог же, на самом-то деле, Глеб собирать фарфоровых котят? Таня хочет что-нибудь сказать, но все слова застревают где-то на подходе, лишь сбивая дыхание; всё кажется ей сейчас очень глупым и ненужным. Глеб никогда не был таким, как ей хотелось, или каким бы она мечтала его видеть, но тот человек, который сейчас заваривает чай… кажется неаккуратной карикатурой на некромага Бейбарсова, будто с магией из него высосали и жизнь.
На столе перед большим креслом лежит папка, из которой торчат листы, рядом разбросаны карандаши. Таня не может перебороть собственное любопытство и, воровато оглянувшись и убедившись, что Глеб на неё смотрит, приподнимает обложку. Быстрые, хаотичные линии, пересекаясь, складываются в её лицо, руки, глаза. Таня переворачивает ещё несколько листов: везде она. Причём именно она, а не кто-то сильно на неё похожий, это отражается в некоторой мягкости черт, не присущей ранним рисункам Глеба, чуть заметных улыбках, которые раньше Глеб никогда не рисовал.
— Закрой немедленно! — почти кричит Глеб и выхватывает папку.
На скулах у него — два нежно-алых пятна, Таня смотрит на них, готовая провалиться сквозь землю и мечтая о рояле из мультика, который так вовремя падает на голову. Ну, этого ты хотела?! Сердце стучит где-то в горле, и Таня невольно начинает считать удары: раз-два-три…
— Ты снова меня рисуешь, — обвиняюще произносит она.
Лучшая защита — это нападение, учила её Склепова, и Таня урок не забывает. Правда, как часто это бывает, применяет его совсем не тогда, когда в этом есть хоть малейшая необходимость. Глеб смотрит на неё почти с ненавистью, губы подрагивают, он крепко прижимает к груди папку, будто это — самое дорогое, что у него когда-либо было, есть и будет. Таня внезапно чувствует такую удушливую волну вины, что ей хочется умереть, не сходя с места.
— Извини.
Глеб резко поворачивается и снова идёт к плите, на которой только-только визгливо засвистел кипящий чайник.
— Твой чай, — всё ещё раздражённо говорит он, ставя перед ней полную чашку.
— Спасибо.
Односложные фразы, похоже, единственное, что она сейчас может произносить. Чувствуешь себя полной идиоткой, Гроттерша? Вот и правильно, потому что ты совершенная дура. Таня осторожно садится и двумя руками хватается за кружку, будто это сможет придать ей сил или, как минимум, убережёт от опрометчивых слов и поступков. Господи, о чём она только думала, когда сюда летела? Что такого забрело в её голову, что она решила, будто ей будут здесь рады?
— Ты живёшь один? — зачем-то спрашивает она, чтобы избежать мучительного молчания.
Спрашивает — и сама смущается вопроса. По губам Глеба проскальзывает едва заметная ироничная ухмылка, которую Таня так часто видела раньше, ещё в школе.
— Неужели тебе надоело жить в деревянном домишке в лесу? Комары замучили или клещи? Или неужто Валялкин докучать стал? — в ответ интересуется он.
Глеб насмехается, хотя делает это неуверенно, будто нехотя. Но Таня всё равно вспыхивает, как спичка, поднесённая к пылающему костру.
— Ты неисправим, Топчислоников! Как был полный ноль, так им и остался, — кричит она и размахивает руками, как мельница. — Ненавижу тебя!
— Отлично. Тогда уходи.
Таня охает и удивлённо качает головой, будто это может отменить последние услышанные слова. Она ожидала всё, что угодно, но не этого. Неосознанно отмечает, что лучше всего за время, которое они не виделись, Бейбарсов научился её удивлять. Таня смотрит на него до такой степени потрясённо, будто видит в первый раз в жизни.
— Я… я совсем тебе не нужна? — спрашивает она тихим, севшим голосом.
Глеб на мгновение прикрывает глаза.
— Нет.
— Врёшь.
— Да.
И Таня совершает, пожалуй, самый малодушный поступок за всю свою жизнь: перегибается через стол и целует Глеба. Жадно перехватывает его губы, запускает пальцы в волосы и прижимает к себе так крепко, как только может. Глеб судорожно вдыхает и вот сам уже вцепляется в неё, как в спасительную соломинку. Он отстраняется внезапно, резко, будто отрывая от себя кислородную маску там, где воздуха нет. Глубоко дышит, пытаясь восстановить дыхание, вскакивает и отходит к окну. Таня растеряно провожает его взглядом, не понимая, что только что произошло. Прикладывает пальцы к горящим губам и еле сдерживает стон.
— Мы не должны были, — говорит Глеб, прерывающимся голосом, поглаживая большие листья фикуса.
— Но я думала… ты… я…
— Он ведь всё чувствует, ты же знаешь об этом? — внезапно спрашивает Глеб и смотрит на неё в упор.
— Ванька?..
— Да, твой Валялкин сейчас выводит какому-нибудь лешаку очередную партию вшей и чувствует. Он, кстати, знает, что ты у меня в гостях? — последние слова Глеб пытается произнести насмешливо, но выходит, как в плохой комедии.
— Сейчас не в Ваньке дело, — упрямо пытается настаивать на своём Таня, хотя всё же чувствует укол совести. Конечно же, она ему не сказала, куда улетает, он-то наверняка думает, что, как обычно, в Тибидохс.
— То-то и оно, — мрачно ухмыляется Глеб и устало добавляет: — Таня, пожалуйста, улетай.
— Но я хочу остаться!
Таня раздосадована, почти злится: какое он имеет право её прогонять?! Она же знает, что он всё ещё её любит, многоглазка соврать не даст. Она ведь сама к нему прилетела, почти на блюдечке с голубой каёмочкой и с контрабасом в придачу: так почему он отказывается?!
— Улетай, я очень тебя прошу, — повторяет Глеб, и Таня отчего-то замечает, что синяки под глазами проступили сильнее, а правая рука, в которой он раньше держал бамбуковую тросточку, сжата так сильно, что белеют костяшки пальцев.
— Глеб, я… — Тане хочется оправдаться, сказать, что она не хотела ничего плохого, просто так всё вышло.
— Мне тяжело, понимаешь?! Думаешь, каково это чувствовать каждый раз, когда он тебя целует и обнимает, и… — голос у него срывается, и Глеб прикрывает глаза, будто пытаясь почерпнуть откуда-то силы, чтобы продолжить. Но вместо этого произносит всего одно слово: — Пожалуйста.
Таня чувствует такую накатившую волну стыда, нежности и грусти, что не может двинуться с места. Ей хочется подойти к Глебу и обнять его, но она не решается.
— Я ещё прилечу. Потом как-нибудь. Можно? — спрашивает и понимает, как страшится услышать ответ.
Глеб лишь кивает, неуверенно и разбито, будто ему не оставляют другого выбора, и Таня почти физически чувствует его боль, которая сворачивается запутанным, колючим клубком внутри неё.
«Как иногда странно всё поворачивает жизнь», — думает Таня. На чашке с так и не выпитым чаем можно различить полусмытое «и смириться». Тане интересно, что там написано в начале, но она смотрит на бледного Глеба, и все мысли мгновенно выветриваются из головы. Губы чуть покалывает, и Таня отчаянно хочет ещё один поцелуй.

@темы: Страсти по Емцу, мини, от G до PG-13, гет, ФБ2012, Таня Гроттер

---

Неудачный сюрприз

Фандом: Таня Гроттер
Написано на Фандомную Битву 2012 для команды fandom worlds of D. Emetz 2012
Герои: Таня, Ягун
Размер: мини
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Некоторые сюрпризы могут быстро потерять всё своё очарование
Бета: fandom worlds of D. Emetz 2012

~1700 слов

Лететь в Новогоднюю ночь на Лысую гору — дело совершенно глупое и почти что безнадёжное, но Таня на такие мелочи обычно никогда не заморачивалась. Раз обещала — значит, надо выполнять. Баб-Ягун заледеневшим сугробом мельтешил где-то впереди в неудачных попытках усмирить свой пылесос, бак которого он в очередной раз забил какими-то запрещёнными и явно несовместимыми компонентами. Собственно, именно с Ягуном Таня обещала слетать на Лысую гору: то ли купить подарок Катьке, то ли шаль Ягге, то ли новый пылесос самому Ягунчику — точно она не услышала и, не подумав, согласилась. Как известно, «не подумал» — самая катастрофическая проблема большинства магов, вот и теперь Таня, уже не чувствовавшая пальцев рук, лишь удивлялась, как ещё умудряется удерживать контрабас в полёте.
Через час, когда наконец-то показалась чуть занесённая снегом заплешина Лысой горы, Таня разве что не закричала от радости (да и не закричала лишь потому, что губы не шевелились). Чудом успев подхватить контрабас в нескольких сантиметрах от обледеневшей земли, она обречённо вздохнула: до ближайшей гостиницы ещё тащиться и тащиться.
— Отличный полёт, а? — жизнерадостно завопил Ягун, блестя носом, смазанным барсучьим жиром.
— Когда-нибудь я всё же оставлю твою бабушку без внука, — пригрозила Таня, но скорее для порядка, чтоб не задавался слишком.
Ягун скромно промолчал, то ли потому, что не безосновательно подозревал, что Таня действительно на это способна, то ли потому, что после стольких лет с Катькой стал лучше понимать женщин. Хотя, возможно, после длительного полёта, ему попросту было лень.
— Ну, и какая гостиница наша? — спросила Таня, когда они добрели до центральной улицы Лысой горы.
— Эээ, — протянул Ягун и вытянул губы трубочкой. — Татияна! Только посмейте сейчас сказать мне, что вы не догадались заказать номер на троих: меня, тебя и моего пылесоса! — громко произнёс он и втянул голову в плечи.
— Не смешно, Ягун, — огрызнулась Таня, чувствуя, как джинсы начали подтаивать и противно прилипать к телу.
— Дык я и не шучу. Слушай! У нас есть уникальная возможность провести ночь на улицах Лысой Горы! Я даже могу провести экскурсию: дорогие продрыглики, посмотрите направо, в пекарне «Ухо Ван Гога» вам предложат самые вкусные запечённые пальчики во всём магомире. Гляньте налево, не пропустите! Это же тот самый подвал, в который так любили захаживать Есенин и Маяковский! По большому-пребольшому секретику: поговаривают, что шарфик, в котором трагически задохнулась некая Дункан, найден именно здесь…
— Угу, а теперь обернись, мой сладенький, за нами как раз заходит солнышко, и скоро нам представится отличный шанс познакомиться с упырями. А там уже и Блока, и Пушкина встретим, — сладко пропела Таня, судорожно соображая, что делать.
Самым оптимальным было бы пойти к Гробыне и Гуне, но именно в этот Новый Год парочка решила умотать на Гавайи. Бродить в потёмках по Лысой горе мало того, что малоприятно, так ещё и опасно.
— Какая же ты свинья, Ягун, — пробурчала Таня, уже представляя, как отпразднует Новый год, отбиваясь от мертвяков. Ещё повезёт, если это будет происходить под ёлкой.
— Не паникуй, сейчас что-нибудь придумаем! Во, вспомнил! Бабуся говорила мне об одном ресторанчике — в него можно пойти. Она сказала, что это единственное место на Лысой Горе, где можно не бояться получить отравленный дротик в шею.
Таня непроизвольно поёжилась и втянула голову в плечи, видно, надеясь, что так в шею ей точно ничто не прилетит.
Ягун разве что не подпрыгнул от удовольствия и, радостно что-то тараторя, повёл Таню извилистыми закоулками. На мгновение она даже удивилась, откуда Ягун так хорошо знает дорогу, если бабуся только рассказывала о ресторанчике, но говорить было настолько лень, что она решила не задавать вопросов.
Через четверть часа Ягун, наконец, замолчал и остановился. Перевёл дух и как-то неуверенно-гордо возвестил:
— А вот и оно!
Таня скептически осмотрела мрачноватое здание, ничем не выделяющееся на фоне остальных. Ягге она, конечно, доверяла, но вкусы бывшей богини иногда удивляли и многое повидавшую Таню.
— Надеюсь, нам не придётся отдать руку или ногу за возможность войти? — хмуро спросила Таня.
— Обижаешь! Только…
— Что?!
— Только придётся оставить здесь плохое настроение! Бабуся говорила, что в этом заведении необходимо веселиться! В ином случае… хм… уверена, что хочешь услышать? — и, не дожидаясь, Ягун продолжил: — Ну, ты тогда вряд ли ещё сможешь улыбаться, нечем будет.
— Спасибо, что предупредил, — иронично протянула Таня. — Дай мне пару секунд и бутылку вина, чтобы улучшить настроение, и я вся твоя.
Баб-Ягун как-то загадочно улыбнулся и перехватил пылесос другой рукой. Провести ночь на улице она категорически не желала, да и Таня всё же надеялась, что про хорошее настроение Ягун пошутил. Она ещё раз окинула взглядом дом: беды ничто не предвещало. Единственное, что удивляло: полное отсутствие всяких следов на снегу, но Таня списала это на недавно начавшийся снегопад, который с каждой минутой всё больше накрывал Лысую гору.
— Идём уже.
— Как скажете, мадемуазель, ваше слово — закон!
Таня что-то неразборчиво пробурчала и первая зашла в сугроб, который намело перед домом, в очередной раз доказывая, что слабый пол всё же самый сильный.
Входная дверь оказалась заперта.
— Ягу-у-ун! — простонала Таня, уже нарисовавшая в голове ужасы ночного похода по Лысой горе в поисках хоть одного открытого и более-менее нормального заведения.
— Всё в порядке, я сейчас, — просипел Баб-Ягун и, оттеснив Таню плечом, зазвенел замком.
— Что ты делаешь?
— Ну… эээ… это ресторанчик для избранных, так сказать. Ты же Гроттер — не мог же я привести дочь гениального Леопольда Гроттера и внучку очешуительно-прекрасного Феофила Гроттера в какую-то забегаловку? Нет, не мог! Проходи, не стесняйся. Ну, вот я и пораскинул мозгами — и почему бабуся говорит, что у меня их нет? — и нашёл это потрясающее место. На всякий случай, конечно, — быстро спохватился Ягун.
— Ты же говорил, что про это место тебе сказала Ягге? — недоверчиво спросила Таня.
— Эээ, правда? И что я только не говорил, ты меня больше слушай! Бабуся вообще, вон, считает, что у меня язык без костей. Естественно, без костей — у неё будто с костями! — и Ягун, крякнув, как-то смущённо замолчал.
Усталая и буквально разваливающаяся на части Таня не решилась задавать больше вопросов. Ягун явно что-то задумал, но что — ей лень было разбираться. Она прошла в просторную залу, в центре которой стояла большая — до самого потолка — ёлка, украшенная настолько нелепо, что Таня, не подумав, спросила:
— Можно подумать, что ты сам развешивал на ней дождик и яблоки.
У Ягуна так запунцовели уши, что Таня ойкнула.
— Неужели действительно сам?!
— Кхм, да, было дело на днях на Лысой горе, вот залетел по пути, ёлочку притащил. Мне кажется, во мне не вовремя почил дизайнер, как думаешь?
Таня глубоко вздохнула и пробормотала заклинание для сушки одежды, с облегчением почувствовав тепло. Влажный контрабас обижено загудел из футляра.
— Ягун, зачем мы сюда прилетели?
— Отмечать Новый год.
— В смысле? — не поняла Таня.
— В прямом. Через пару часов прозвенят колокола, чихнёт черепаха, три слона протрубят в хоботы и — вуаля! — Новый 20** наступит нам на пятки!
— Так, — тупо протянула Таня. Мысли в голове всё ещё не желали оттаивать и кусками льда медленно ворочались в голове. — А где остальные?
— Э-эм. А остальных не будет. Романтика, все дела.
Баб-Ягун что-то ещё радостно болтал, но Таня его уже не слышала. Одни в Новогоднюю ночь на Лысой горе. Таня ещё раз повторила это про себя: одни-в-Новогоднюю-ночь-на-Лысой-горе. Легче от этого почему-то не стало. А как же Лоткова? А Ванька? На языке крутился миллион вопросов, задать которые Таня никак не могла решиться. Что могло значить это путешествие? Почему Ягун не сказал об этом раньше, а придумал какие-то нелепые отговорки о подарках и ресторанчике от Ягге?
Таня прошлась вокруг ёлки. С другой стороны стоял маленький круглый столик, заставленный бокалами и тарелками. Неужели Ягун, спустя столько лет дружбы, решил… Тане даже про себя страшно было произнести это слово.
Ягун её любит?
Мысль, первое мгновение казавшаяся совершенно невозможной и почти страшной, внезапно начала приобретать всё более вещественные контуры. Таня вспомнила, сколько раз Ягун ей помогал, сколько раз выручал из всевозможных переделок, сколько часов провёл рядом, успокаивая и подбадривая.
Таня подумала о Ваньке, которого не видела более полугода. Он обещал прилететь на Новогоднюю ночь, но в последний момент отказался, сославшись на внезапную болезнь жеребёнка. Он в очередной раз променял её, Таню, на больное животное. Почему-то сейчас от этого стало так обидно, что Таня чуть не расплакалась. Если он уже сейчас так легко отказывается от встречи с ней, то что будет через пару лет? А через десять?
Таня звякнула вилкой о край бокала. На столе тут же появилась бутылка шампанского и маленькие сладкие корзиночки с фруктами.
— Ничего себе, выглядит превосходно, — сказала Таня, почувствовав, как рот наполняется слюной.
— Ну так! И пусть теперь хоть одна свинья назовёт меня не романтичным! Я полон романтики и сантиментов, как земной шар полон воды!
Таня улыбнулась и подумала о Бейбарсове. Он сейчас, наверное, сидит в костюме зайчика на маленькой кухоньке и влюблёнными глазами смотрит на Зализину. Сама Лизка тем временем подкладывает Бейсусликову котлетки и салатики и рассказывает об их дальнейшей счастливой жизни. Интересно, как у них всё сложится? Таня скучала по Глебу, хотя сама себе в этом не признавалась. Да и вообще, она бы с удовольствием продолжала с ним видеться: раз-два в полгода, томные вздохи, критические замечания, закатывание глаз и крики: «Я тебя ненавижу! Не хочу больше никогда видеть!». Ей этого не хватало. Было бы достаточно одного её слова, чтобы Глеб в мгновение ока оказался рядом, но Таня не чувствовала себя рядом с ним собой.
Другое дело — Ягун. Всегда поддержит, всегда рядом, всегда такой свой. Таня в очередной раз поняла, что, будь Ягун чуть менее шумливым и беспокойным, она бы легко могла в него влюбиться. Но слишком много в нём было непоседливости и изменчивости: ни секунды на месте, ни мгновения молча.
Таня ещё раз осмотрела стол, ёлку и счастливого Ягуна, который восторженно носился по зале и что-то орал.
С другой стороны, она ведь умудрялась мириться с Ванькиной первостепенной любовью к животным; могла терпеть эгоизм Глеба и даже неплохо относилась к самовлюблённому Ургу из параллельного мира. Почему же тогда её должно смущать поведение Ягуна?
Не должно. И не смущает.
— Ягун, может, выпьем? — весело спросила Таня, впервые за столько часов чувствуя умиротворение и радость.
— Сегодня весь вечер только для вас, Татьяна Леопольдовна!
Ягун достал откуда-то из-под стола огромный ятаган (Таня решила, что он стащил его у Пипы) и с размаху отрубил бутылке горлышко. Горлышко, на удивление, откололось слишком уж ровно, чтобы не заподозрить использование магии.
Таня засмеялась и подставила бокалы под льющуюся струю. Внезапно распахнулась входная дверь. Таня удивлённо обернулась и выронила шампанское.
— Фух! Ну, наконец-то! А то я столько ерунды про романтику ещё никогда не болтал! — завопил Баб-Ягун.
— А мог бы и болтать, особенно мне, — прохрипела Лоткова, сжатая в медвежьих объятиях Ягунчика.
— Таня, — только и успел сказать Ванька, прежде чем прижал её к себе. Таня отстранённо подумала, что Ванька мокрый и очень холодный.
— Вот так сюрприз, — просияла Катя, обходя залу. — Валялкин! Всю дорогу молчал, как партизан! Мог бы и сказать!
— Сюрприз, — прошептала Таня, чувствуя смутное разочарование.

Почему-то Новый год на Лысой горе только что потерял своё очарование.

@темы: Страсти по Емцу, мини, от G до PG-13, гет, ФБ2012, Таня Гроттер

---

Повод влюбиться

Фандом: Таня Гроттер
Написано на Фандомную Битву 2012 для команды fandom worlds of D. Emetz 2012
Размер: драббл
Герои: Гурий Пуппер вот кто супер!, тётя Настурция, самая добрая тётя
Рейтинг: G
Краткое содержание: Гурий Пуппер слишком сильно любит страдать, чтобы упустить прекрасную возможность влюбиться и мучиться ещё больше.
Бета: fandom worlds of D. Emetz 2012


Гурий Пуппер, рано ставший звездой драконбола, прекрасно понимает: единственное, что ему разрешено делать свободно — это следовать советам заботливых тётушек и страдать. И если первое не вызывает в нём достаточного энтузиазма, то ко второму он подходит с полной самоотдачей.
Однако страдать в одиночку не то, чтобы неинтересно, но как-то бесперспективно, поэтому к пятнадцати годам он успевает попробовать великое множество рычагов управления тётями, тренером и друзьями, каждый из которых вечно чувствует себя виноватым.
— Пуппер. Гурий Пуппер, — грустно вздыхает он перед зеркалом и протягивает ладонь для рукопожатия.
Отражение радостно бросается вперёд, имитируя восторг фанатов. Где-то за его спиной маячит баннер: «Гурий Пуппер — вот кто супер!». Тёти радостно стирают капающие из глаз слёзы. Слёзы самой доброй тёти специально обученный гном собирает в закалённую пробирку (поговаривают, что литр этих абсолютно ядовитых слёз может стереть с лица земли небольшой остров).
— Гурочка, это было великолепно! Впрочем, как и всегда. Единственное, попытайся в следующий раз добавить во взгляд чуть больше звёздности и утомлённости, — воркует тётя Настурция. Гном от неожиданности подпрыгивает и падает без чувств от громоподобного голоса, он уже десять раз успел пожалеть, что позарился на высокую оплату.
Этот ритуал неизменен уже лет десять, с тех пор, как Гурий впервые появляется на публике. Репетиции улыбок, рукопожатий и умных взглядов сквозь стёкла дорогущих очочков обязательно вписаны в ежедневный график Пуппера. И раз в неделю Гурий придумывает новый способ надавить на тётушек, чтобы они страдали вместе с ним. Чаще это делать не следует, иначе они могут привыкнуть. Как, например, Прун и Гореана, которые сейчас на любое удручённое высказывание своего подопечного лишь утешительно хлопают его по плечу и стреляют из сглаздаматов в первого встречного.
— Мне надоело играть в драконбол! — заявляет Гурий и наблюдает за реакцией родственниц.
Те лишь приподнимают брови и смеются.
— Я решил переехать в… Африку! — вторая попытка.
Тёти, не обращая внимания на племянника, обсуждают прибыль от ближайшего матча и продажи футболок.
— Я влюбился, — совсем уж безнадёжно бормочет Гурий.
Самая добрая тётя вздрагивает всем телом (с дубового стола падает графин с водой) и в упор смотрит на Пуппера.
— Ты — что?!
Гурий счастлив. Он нашёл, чем можно шантажировать тёток, причем, по его внутренним ощущениям, он нашёл неиссякаемый источник страданий и самокопаний на многие годы вперёд.
— Я влюбился, — повторяет он и расплывается в довольно улыбке.
Тётя Настурция начинает икать.
— И кто — ик — эта… счаст — ик — ливица?
Пуппер теряется, понимая, что попросту не успел об этом подумать. Он шарит взглядом по комнате, надеясь найти какую-нибудь подсказку, главное — не прогадать с выбором. Тётушек должен раздражать этот человек до зубного скрежета, но при этом быть достаточно милым для самого Гурия.
— Это Таня Гроттер!
Тётя Настурция впервые в жизни крестится и шепчет молитву.

@темы: драббл, Страсти по Емцу, от G до PG-13, ФБ2012, джен, Таня Гроттер

---

Китнисс вяжет узлы

Фандом: Голодные Игры
Написано на Фандомную Битву 2012 ля команды fandom Hunger Games 2012
Бета: fandom Hunger Games 2012
Размер: мини
Герои: Китнисс Эвердин, Пит Мелларк, президент Сноу, Катон, Примроуз Эвердин
Рейтинг: PG-13
Содержание: Однажды Финник научил Китнисс вязать узлы из обычной верёвки, чтобы не думать о плохом.

~1100 слов

Китнисс вяжет узлы и чувствует, что горит.
Кругом неё полыхает огонь, который она сама и разожгла. Она бежит сквозь кустарники, огибает деревья, уворачивается от огненных шаров и желает одного — прекратить это. Китнисс не хотела — правда не хотела — всего произошедшего. Лицо революции, девочка-уголь, которая распалила праведный гнев Панема и вызвала его жителей на войну. Она не понимает, как это произошло, в какой момент всё вышло из-под контроля?
— Прекрасный новый мир, не правда ли? — говорит президент Сноу и поправляет белую розу в лацкане пиджака.
Китнисс не отвечает. Вокруг неё воздух заполняется гнетущим ароматом цветов и крови. Она представляет язвы во рту президента, его полуразложившийся язык и морщится. Старается не дышать, но запах проникает в кожу, впитывается в неё, будто в губку, и отравляет сердце.
— Хотя я думаю, могли бы что и получше придумать. Но их идея последних Голодных Игр просто потрясающая! Я преклоняю голову.
— Их не провели, — отвечает Китнисс, не отрываясь от верёвки.
— Проведут. Это дело времени, вот увидите. Всё возвращается на круги своя, Китнисс Эвердин, но вот вопрос: найдётся ли ещё одна такая же дура, как вы, чтобы попытаться всё прекратить?
— Найдётся, — огрызается Китнисс.
— Я в этом сомневаюсь. Люди глупы, да, и запоминают лишь отдельные моменты истории. Но то, что совершили вы, не забудет никто. И сейчас это отнюдь не комплимент.
— Спасибо.
— Мисс Эвердин, — смеётся президент Сноу. Китнисс на мгновение хочет заглянуть ему в рот, чтобы убедиться в своих подозрениях, но сдерживается. — Вы так ничего и не поняли в устройстве этого мирка. Меня нет. Койн нет. Но разве что-то изменилось?
Китнисс делает глубокий вдох и еле сдерживает тошноту. Полузатухшие угли внутри неё, подпитанные благоуханием роз, разгораются и жгут ненавистью, как раскалёнными иглами.
— Зачем вы приходите ко мне? Вы умерли, вас нет, — Китнисс продолжает крутить верёвку.
— Умер? Вот как, — удивлённо говорит президент Сноу. — Что же я тогда здесь делаю?
Китнисс чувствует, что ещё немного, и она сгорит дотла. От неё не останется ничего кроме запаха роз и крови.

Китнисс вяжет узлы и слышит свист летящей стрелы.
— Ты уверена, что с моей сестрёнкой всё в порядке? — в который раз спрашивает Катон и кривит то, что когда-то было губами.
У него почти нет лица, вместо кистей рук пара обрубков, цело лишь тело, до сих пор закованное в тонкую кольчугу. В шее торчит стрела Китнисс.
— Надеюсь, она не видела, как меня переродки грызли, жуткое, наверное, зрелище было. Сам как вспомню, тошнить начинает. Зато шоу удалось! Эх, жаль, что сглупил и не смог убить тебя ещё тогда, на дереве. Очень зря.
— Я тоже так думаю, — отвечает Китнисс, старательно не глядя на Катона.
Вокруг неё летают стрелы, и раздаётся простенькая четырёхнотная песенка Руты. Всё в порядке?..
Все хотят её убить, Китнисс слишком многим перешла дорогу, чтобы вот так спокойно продолжать жить. Первая стрела входит точно между рёбер. Боль сильная, пронзительная, никак не проходящая. Вторая стрела впивается в солнечное сплетение. Китнисс сбивается с дыхания.
— Глупо вышло. Я должен был победить, к этому ведь шло. Где я допустил ошибку?
— Ты сам всё знаешь. Я не хотела.
— Вот не надо сейчас, не хотела она. Все всё хотели. Это ты можешь другим рассказывать, как сложно кого-то убить и как тебе, на самом-то деле, хотелось быть пушистым котёнком. Но я тоже там был, Китнисс, меня не проведёшь. Убийство — ни с чем несравнимый кайф. Поначалу я даже жалел, что трибутов так мало, негде было развернуться. Но ты зато молодец, целую войну раскрутила, чтобы вдоволь наиграться. Завидую. И однако, как я умудрился так сильно ошибиться?..
Китнисс чувствует очередную стрелу прямо в сердце и несколько секунд не может вдохнуть. Она чувствует, что умирает с каждым новым выстрелом. Но ей ещё долго мучиться, просто так её никто не отпустит. Шоу должно продолжаться.

Китнисс вяжет узлы и слышит оглушительный взрыв.
Один взрыв, одна вспышка света — и мир разнесён на разноцветные куски. Почему она не погибла там? Ведь обещала спасти Прим, обещала оберегать её от всего на свете, жизнь обещала свою за неё отдать. Но, видно, жизнь «огненной Китнисс» ни черта не стоит. Просто теперь её каждый раз разрывает горячей волной и колючими осколками на части.
Прим ничего не говорит. Тихонько сидит рядом и смотрит на сестру. Иногда кладёт ей на плечо голову или гладит волосы. Прим удивительно красивая: большие голубые глаза, в которых столько спокойствия и скорби, что хватило бы на всю страну, тонкие губы всегда изогнуты в лёгкой, почти незаметной улыбке. И хвостик.
Китнисс всхлипывает, но продолжает вертеть в руках верёвку.
— Представляешь, Лютик сам нашёл дорогу домой из Тринадцатого, — шепчет Китнисс.
Прим молчит и улыбается.
— Всё такой же задира. Ему очень тебя не хватает. Мне тоже. Прим, При-и-им! — рыдания сухие и скрипучие, потому что слёз уже давно нет. — При-и-им! Как же мне тебя не хватает.
Китнисс качается из стороны в сторону, но продолжает крутить верёвку дрожащими руками.
— Я всегда тебя любила и буду любить, помни это, — говорит Прим своим невесомым воздушным голосом. Он на мгновение заполняет собой всё пространство, заползает в каждый уголок, но потом растворяется.
— Никогда себя не прощу. Это должна была быть я.
Китнисс снова и снова слышит взрыв. Яркая вспышка света… и ничего. У неё всего лишь больше нет сестры.

Китнисс вяжет узлы и сходит с ума.
На висках тёплые, заботливые пальцы Пита. Осторожно касаясь кожи, пять кругов в одну сторону, пять — в другую, лёгкие массажные движения, любовь в каждом полужесте и полувзгляде. У Китнисс в голове каша из лиц, слов и действий. Все эти люди, которых она видела, которых убила, которых не спасла, они не отпускают её. Приходят каждый раз, когда она вот так сидит и вяжет узлы. Разговаривают, убеждают, винят, задают вопросы, медленно растаскивают её на кусочки.
— Пит, — тихо зовёт Китнисс, не отрываясь от верёвки. Пальцы уже сводит, они покраснели и покрылись мозолями. — Скажи, ты живой?
Пит не удивляется таким вопросам. Он был там, вместе с ней, знает, что это такое, когда сил нет даже на то, чтобы попросту вдохнуть, втолкнуть в лёгкие ещё хоть глоток воздуха.
— Да, я живой и я рядом с тобой. Всегда рядом.
Он целует Китнисс в висок, чувствуя губами биение пульса.
— Что же с нами будет, Пит? Как мы сможем жить в этом мире? Зачем всё это было?.. Ничего не изменилось с тех пор, как я ушла на Арену, ни-че-го. Президент Сноу говорит, что скоро Голодные Игры снова введут. Опять будут умирать дети. Это не прекратится никогда, понимаешь, Пит?!
Китнисс закрывает глаза и надеется, что сможет умереть.
Питу нечего ей ответить. Он садится рядом и прижимает Китнисс к себе. Закрывает глаза…

Китнисс продолжает вязать узлы и медленно умирать.

@темы: мини, от G до PG-13, Голодные Игры, ФБ2012, джен

---

Поддержка

Фандом: Голодные Игры
Написано на Фандомную Битву 2012 для команды fandom Hunger Games 2012
Бета: fandom Hunger Games 2012
Размер: мини
Герои: Прим, мистер Мелларк
Рейтинг: G
Содержание: Поддержка — вот то единственное, что необходимо родственникам ушедших трибутов.

~1100 слов

— Эй, Эвердин, видела, как на прошлой неделе твою сестричку подпалило? — взорвался смехом небольшой кружок молодых людей. Прим стиснула зубы и постаралась не расплакаться.
— А как осы покусали? — ещё более раскатисто рассмеялась компания, а Прим смахнула с глаз злые слёзы.
Она как можно быстрее пробежала мимо, прижимая к груди ведёрко с козьим сыром. Прим было очень страшно, вдруг эти накличут на Китнисс беду? Прим верила в сестру, знала, что она может победить, но смотреть на неё по ту сторону экрана почти физически больно, особенно зная, что это её, Прим, вина.
— Эвердин, не волнуйся! Всегда есть возможность, что твою сестру убьют быстро и безболезненно. Ну, довольно безболезненно. — Донеслось ей вслед.
Прим сбилась с шага и чуть не упала.

Люди — жестоки. Особенно жестоки они в их самом бедном, двенадцатом, Дистрикте. Это только считается, что все должны быть полны сострадания к ушедшим на Голодные Игры, на деле их благодарят.
Спасибо, что не мы. Спасибо, что не близкие друзья. Спасибо, в этом году не сдохнем на глазах у всего Панема.
Вслух об этом обычно не говорили, но, стоя на Жатве после объявления имён трибутов, все старательно отводили глаза и облегчённо выдыхали. Но были и те, кто считал нужным высказаться, обычно — молодые люди, которые последний год участвовали в Жатве и жили в более обеспеченной части Дистрикта. Они никогда не рисковали и не кидали в шар больше бумажек со своими именами, чем необходимо. Некоторые в Шлаке даже поговаривали, будто там не было и требуемого минимума — кого-то подкупали, кому-то угрожали.
Прим в это не верила. Но нападки терпела почти ежедневно с тех пор, как Китнисс уехала. Голодные Игры — далёкое шоу, за которым можно наблюдать лишь с экранов телевещателей, травля родных выбранных трибутов — шоу, в котором можно поучаствовать самому, особенно, если знаешь, что тебе особенно ничего не грозит.
Прим глотнула этого сполна. Она не могла выйти из дома и продать сыр или сходить на рынок, чтобы не услышать язвительные комментарии в сторону Китнисс. Прим расстраивалась, еле сдерживала слёзы и с отчаянием понимала, что ей никогда не хватит смелости ответить. Единственное, на что хватало её возможностей, — опекать и огораживать от всего этого кошмара мать. Маленькая, исхудавшая мама и так еле находила в себе силы на жизнь, Прим понимала, что насмешек, да ещё таких злых, она не выдержит.
— Примроуз! — окликнул её пекарь.
Прим на мгновение остановилась и попыталась улыбнуться.
— Добрый день, мистер Мелларк.
— Может, зайдёшь на чай с печеньем?
Стандартный вопрос. Прим слышала его каждый раз при встрече с того самого дня, как Китнисс и Пит отправились в Капитолий. Она уже открыла рот, чтобы, как обычно, отказаться, но неожиданно для себя произнесла:
— Конечно.
Она тут же хотела извиниться, сказать, что оговорилась, и вообще дома мама одна, но на лице пекаря расплылась такая тёплая улыбка, что Прим не могла теперь изменить случайно принятое решение.
— Проходи, — мистер Мелларк посторонился, пропуская её внутрь пекарни.
За порогом на Прим сразу же дохнуло запахом свежего хлеба, корицы и изюма. Ароматы смешивались, кружились вокруг, будто оплетая Прим. Теперь она, даже захоти, не смогла бы уйти. Тем более печенье она не ела… Прим не могла вспомнить, когда это было в последний раз. В мыслях были лишь полусмытые видения красивых расписных пряников по другую сторону стекла на Рождество.
Прим чувствовала себя неловко, норовила то и дело прижаться к стене. Она совершенно не знала, о чём говорить с отцом Пита.
— Ты чай будешь с сахаром?
Прим громко сглотнула. Чай — настоящий чай, а не набор трав! — да ещё и с сахаром, у них дома такое бывает слишком редко, она уже совсем забыла этот вкуса.
— Присаживайся, — улыбнулся мистер Мелларк и кивнул на стул у маленького круглого столика. — Я рад, что ты зашла. Как дела у твоей матери?
— Всё хорошо, спасибо.
— Я рад. После того, что произошло… надеюсь, всё будет хорошо.
— Я тоже, — пробормотала Прим и внезапно захотела откусить себе язык.
Ведь «хорошо» у них совершенно разные: у неё — Китнисс, у него — Пит.
Мистер Мелларк всегда хорошо относился и к ней, и ко всей её семье, но свой-то сын, что ни говори, дороже.
Когда перед ней появилась тарелка, полная печенья, Прим даже вздрогнула: круглое, мягкого желтоватого цвета с красным узором в центре, оно казалось ненастоящим, будто вылепленным из пластилина. Бросив быстрый взгляд на пекаря, Прим взяла одно и надкусила. Было слишком, нереально вкусно.
— Понравилось? Его ещё Пит делал. Не понимаю, как его печенье умудряется сохранять свежесть так долго, больше ни у кого так не выходит.
Прим вспомнила землянику, которую собрала Китнисс в день Жатвы и которая всё так же стояла в кухне на столе, никем не тронутая. Их праздничный ужин, превратившийся в похоронный. Ни она, ни мама не смогли съесть ни ягодки. Они решили, что дождутся Китнисс и всё же устроят себе торжество, а пока пусть ягоды стоят. Поэтому сейчас она с особенной нежностью и благодарностью отнеслась к такому широкому жесту отца Пита, который угостил её, практически незнакомую девчонку, печеньем своего ушедшего сына. Это было больше, чем просто жест симпатии.
— И часто тебя донимают?
Прим качнула головой и нахмурилась. Врать она не любила, да и толком не умела, поэтому в крайних случаях предпочитала просто отмалчиваться. Жаловаться мистеру Мелларку — это слишком, у него, небось, и своих проблем по горло, а тут ещё за ней следить.
— Зря ты их покрываешь, Примроуз. Они уже достаточно взрослые, чтобы знать цену всем произнесённым словам. Если это повторится ещё раз, обязательно скажи мне, уж я-то смогу их проучить.
Прим благодарно улыбнулась, хотя понимала, что никогда не пойдёт жаловаться мистеру Мелларку.
Внезапно пекарь как-то громко всхлипнул и опустился на соседний стул, закрыв лицо крупными красными ладонями. Прим растерялась всего на мгновение, после чего сработал заложенный где-то на подкорках сознания инстинкт помощи. Никаких трав, таблеток или капель, Прим просто села ближе и положила голову ему на плечо.
— Знаете, мистер Мелларк, а они вдвоём справятся, я это точно знаю.
— Нет, — тихо пробормотал пекарь, не убирая рук от лица. — Выживает лишь один, правила непреложны.
— А вы верьте, мистер Мелларк.
У Прим на душе скреблись кошки, разрывали сердце на куски, а на душе оставляли глубокие порезы. Успокаивая сейчас отца Пита, она внезапно с полной отчётливостью поняла, что сама себе поверила. Китнисс и Пит смогли бы выжить, будь они вдвоём. Им нужен лишь маленький лучик удачи, чтобы они не испугались и были вместе.
Прим отчаянно верила в силу любви и верности.
Мистер Мелларк глубоко вздохнул и посмотрел на Прим воспалёнными глазами. Сейчас Прим особенно ясно увидела, насколько постарел отец Пита за эти несколько недель.
— Ты очень похожа на мать, Примроуз. Она тоже вечно меня успокаивала, кто бы мог подумать, что однажды то же самое будет делать её дочь, — он неловко улыбнулся.
Прим хихикнула и взяла ещё одно печенье.

— Эй, вы слышали новость?! Это просто грандиозно! Такого ещё никогда не было! — закричал ворвавшийся в пекарню старший сын Мелларков. — Это просто… Невообразимо! Поразительно! Они взорвали эфир!
Прим, испуганная вначале, что пришли рассказать о смерти Пита или Китнисс, затаила дыхание.
— Они изменили правила! Теперь победителей может быть двое, если они из одного Дистрикта! У нас есть все шансы на победу!
Мистер Мелларк громко расхохотался и обнял Прим.
— Примроуз, видно твои слова доходят до самой Судьбы. Шепни-ка ей ещё что-нибудь, а? — задорно крикнул мистер Мелларк.
— Пит и Китнисс вернутся домой.

@темы: мини, от G до PG-13, Голодные Игры, ФБ2012, джен

---

Фандом: Таня Гроттер
На заявку: Бейбарсов/Гроттер. «Падать, так вместе».
Герои: Таня, Глеб
Рейтинг: PG
Размер: драббл

~150 слов

Таня всегда была слишком.
Слишком вдумчивая, слишком импульсивная, слишком максималистка. Белое, чёрное — жизнь ничему не учит и уже готовит новые старые грабли.
Любовь — очень сложное чувство для Тани, всегда выбирающей простые перпендикуляры и выстраивающей из них свой мирок.
«Куда зовёт сердце» — как бы патетично ни звучало, но Таня слушает его, не понимая, что её сердце — её разум.
А сердце позвало… за Глебом, лишённым магии и практически уничтоженным собственной ненавистью. Жалеть и любить — разве не одно и то же?
У него всё такие же чёрные глаза, в которых можно потеряться и крепкие руки, по привычке вертящие уже бестолковую бамбуковую тросточку. Таня так поглощена своими чувствами, что мало что замечает, даже любимые грабли на пути.
Глеб злится каждый раз, когда с её кольца срываются искры, пытается не показывать этого, но Таня, ко всем своим недостаткам, ещё и внимательная. Ей хотелось прокричать ему, что он — единственный, что ради него…
Собственно, в этот же день она выкидывает кольцо в Москва-реку и, гордо демонстрируя Глебу пустые пальцы, говорит: «Падать, так вместе». Тот только ухмыляется.
Грабли со всего размаху бьют Таню Гроттер по носу, но она, ослеплённая вспышкой собственного благородства, этого даже не замечает.

@темы: драббл, Страсти по Емцу, от G до PG-13, гет, Таня Гроттер

---

Фандом: Таня Гроттер
На заявку: Гробыня/dark!Таня. “Такой ты мне нравишься больше”.
Герои: Таня, Гробыня
Рейтинг: PG-13
Размер: драббл

~200 слов

Прошло уже почти полгода с тех пор, как замёрзшая Гроттерша постучалась к ней в дверь. Губы растрескавшиеся, в глазах – лихорадочный блеск, щеки белее мела. Она тогда так испугалась, что даже забыла отпустить язвительную шуточку. Только и успела, что подхватить её под руки, да ногой придержать контрабас, чтобы тот не разлетелся на щепки.
Полгода прошли, а почти ничего не изменилось: губы у Таньки всё так же обкусаны, а в глазах лихорадочный блеск. И красные искры, то и дело проскакивающие по кольцу, которое совсем перестало поучать жизни и латинскому языку.
— Дура ты, Танька, — говорит она ей каждый день, но Таня лишь кривит губы и идёт заваривать чай.
Гробыня боится оставлять её одну – вдруг убежит и от неё? Где тогда искать, по болотом бегать что ли? Глупая-глупая Гроттерша. Гробыня никак не может понять, что снова подвело ту к черте: не Валялкин же. Но Таня про него даже не обмолвилась. Она отмалчивается на все вопросы Гробыни «почему», «зачем» и «как». Натянуто улыбается и прижимается к ней, шепча: «люблю тебя». Гробыня рассеяно гладит Таню по волосам и ничего не отвечает, чувствуя шершавые поцелуи на шее.
— Дура ты, Танька, — качает головой.
Таня тихо смеётся. Знает, что дура, но дура любимая. Единственная такая. Выпускает алую искру, и фиолетовые волосы Гробыни будто аккуратно отрезает именитый парикмахер. Гробыня на мгновение прикрывает глаза, пытаясь успокоиться. Чуть дрожащей рукой проводит по голове, чувствуя, что от её длинных локонов осталось лишь воспоминание.
— Такой ты мне нравишься больше, — говорит Таня, дуя на перстень.
Гробыня молчит, Таньку ей по-человечески жаль. Подходит и, обняв, рассеяно начинает гладить по спине.

@темы: драббл, фем, Страсти по Емцу, от G до PG-13, Таня Гроттер